- Я этого не знал, - сказал Мартин, - но очень рад узнать, и думаю, что это вполне достойно памяти Франклина, особенно потому, - тут он опять замялся.

- Продолжайте, - сказал его собеседник с улыбкой, словно догадываясь, чего не договаривает Мартин.

- Особенно потому, - продолжал Мартин, - что, как я теперь понимаю, даже и в его время требовалось большое мужество, чтобы писать независимо о каком-нибудь вопросе, не примыкая ни к одной из клик в этой свободной стране.

- Без сомнения, тогда нужно было мужество, - отвечал его новый знакомый, - А теперь, вы думаете, оно не нужно?

- Думаю, что нужно, и немалое, - сказал Мартин.

- Вы правы. Настолько правы, что, я полагаю, ни один сатирик, не мог бы дышать этим воздухом. Если бы среди нас появился второй Ювенал или Свифт *, его затравили бы. Если вы хоть сколько-нибудь знаете нашу литературу и можете назвать мне фамилию какого-нибудь писателя, подлинного американца, который вскрыл бы наши недостатки как нации, а не как той или другой партии, и при этом не навлек на себя самой грязной и грубой клеветы, самой закоренелой ненависти и фанатических гонений, то эта фамилия будет мне незнакома. В некоторых известных мне случаях, когда американский писатель отваживался дать безобидную и добродушную картину наших пороков и недостатков, приходилось объявлять, что во втором издании этот абзац выброшен, или заменен, или разъяснен, или перекроен в славословие.

- Но как же это происходит? - в унынии спросил Мартин.

- Подумайте о том, что вы видели и слышали сегодня, начиная с полковника, - сказал его собеседник, - и вы поймете сами. Откуда произошли они - другой вопрос. Это далеко не образцы разума и добродетели в нашей стране, боже избави; но они на поверхности, их слишком много, и они слишком часто играют роль разума и добродетели. Не хотите ли пройтись?

В его речах слышалась сердечная искренность и неотразимая уверенность в том, что ею не злоупотребят; он сам был честен и простодушно верил в честность незнакомого ему человека, чего Мартин до сих пор ни в ком еще не встречал. Он с готовностью взял американца под руку и вместе с ним вышел на улицу.

Быть может, именно к таким людям, как этот его новый знакомый, обращался путешественник с прославленным именем, который, вступив на эти берега около сорока лет тому назад, неожиданно прозрел, как и многие другие после него, и рядом с крикливыми претензиями разглядел пятна и пороки, которых не замечал издали, в своих радужных мечтах:

О, если бы не вы, Колумбии не жить,

И плод бы там не вызрел ни единый:

С зеленой кожурой, с гнилою сердцевиной,

До времени погибли бы плоды *.

ГЛАВА XVII

Мартин расширяет круг своих знакомств и увеличивает запас познаний; ему представляется прекрасный случай сравнить свой опыт с опытом молодчины Нэда со Скорого Солсберийского, известным ему со слов его друга, мистера Вильяма Симмонса

Для Мартина характерно, что весь этот день он или совершенно забывал о Марке Тэпли, как будто того и на свете не было, или, если фигура этого джентльмена возникала на минуту перед его умственным взором, отмахивался от нее, как от чего-то такого, что вовсе не к спеху, чем можно будет заняться со временем и что может подождать, пока у него выберется досуг. Но теперь, когда он снова очутился на улице, ему пришло в голову как нечто вполне возможное, что мистеру Тэпли, пожалуй, в конце концов надоест ждать на пороге редакции "Нью-йоркского скандалиста"; поэтому он сказал своему новому знакомому, что если ему безразлично, в каком направлении идти, он был бы очень рад развязаться с этим делом.

- Кстати, говоря о делах, - добавил Мартин, - позвольте мне тоже задать вопрос, чтобы не отстать от американцев: у вас в городе постоянные дела или вы приезжий, так же как и я?

- Приезжий, - отвечал его знакомый. - Я родился в штате Массачусетс и постоянно живу там. Моя родина - тихий провинциальный городок. Я не часто бываю в деловых центрах, и близкое знакомство не расположило меня в их пользу, уверяю вас.

- Вы бывали за границей? - спросил Мартин.

- О да.

- И, как большинство путешественников, еще больше полюбили родные места и родную страну? - сказал Мартин, глядя на него с любопытством.

- Родные места - да, - ответил его знакомый, - родную страну, как отечество, - тоже да.

- Вы подразумеваете какую-то оговорку, - сказал Мартин.

- Ну что ж, - ответил его новый знакомый, - если вы спрашиваете, вернулся ли я с большим пристрастием к недостаткам моей родины; с большей любовью к тем людям, которые (за столько-то долларов в день) хотят прослыть ее друзьями; с большей терпимостью к распространению среди нас тех принципов в общественных и частных делах, защита которых, вне гнусной обстановки уголовного процесса, опозорила бы даже ваших английских крючкотворов из Олд-Бейли, - в таком случае я отвечу прямо: нет!

- Нет?.. - отозвался Мартин совершенно тем же тоном, прозвучавшим, как эхо.

- Если вы спрашиваете, - продолжал его спутник, - доволен ли я порядком, который резко делит общество на два лагеря, примем один, составляющий огромное большинство, кичится мнимой независимостью, весь жалкий смысл которой заключается в позорном пренебрежении к общепризнанным условностям, смягчающим нравы и общественные обычаи, так что чем грубее человек, тем больше Эта независимость ему по вкусу, в то время как другой, недовольный низким уровнем, установившимся во всем, ищет утешения в изящной и утонченной частной жизни, предоставив судьбы общественного блага превратностям и шуму обшей свалки, - я опять-таки отвечу: нет!

И опять Мартин повторил: "Нет?.." все тем же странным тоном, встревоженный и расстроенный, говоря по правде, не столько общественным неустройством, сколько из-за того, что померкли радужные перспективы в области строительства жилых домов.

- Словом, - продолжал его собеседник, - я ни из чего не усматриваю, а следовательно и не верю и не допускаю мысли, что мы образец мудрости, пример всему миру, вершина человеческого разума и многое другое в том же духе, о чем вам будут твердить двадцать раз на дню, - когда все дело в том. что мы начали политическую жизнь, имея за собой два неоценимых преимущества.