— Ты останешься со мной, да? — снова повторил Герствуд.

— Да, — ответила Керри, слегка кивнув.

Герствуд привлек ее к себе и стал покрывать ее лицо поцелуями.

— Но ты должен жениться на мне, — сказала Керри.

— Я сегодня же раздобуду разрешение на брак, — ответил Герствуд.

— Каким образом?

— Под чужим именем, — ответил Герствуд. — Я приму новое имя и начну новую жизнь. С сегодняшнего дня моя фамилия Мердок.

— О, только не эта! — воскликнула Керри.

— Почему?

— Она мне не нравится.

— Какую же ты хочешь? — спросил Герствуд.

— Какую угодно, только не эту!

Все еще не выпуская Керри из объятий, Герствуд подумал и предложил:

— А что ты скажешь насчет фамилии Уилер?

— Это ничего, — согласилась Керри.

— Ладно! В таком случае меня зовут Уилер, — заявил Герствуд. — Я сегодня же достану разрешение.

Они обвенчались у первого попавшегося пастора-баптиста.

Наконец пришел ответ из Чикаго за подписью мистера Моя. Он писал, что поступок Герствуда чрезвычайно удивил его и что он искренне скорбит о случившемся. Если Герствуд вернет деньги, они не станут затевать против него дела, так как отнюдь не питают к нему каких-либо враждебных чувств. Но что касается его возвращения на прежнее место, то они еще окончательно не решили этого вопроса, так как трудно сказать, какие последствия это может иметь для бара. Они еще подумают и сообщат ему позднее, возможно, даже очень скоро…

И так далее.

Смысл письма был вполне ясен: больше Герствуду надеяться не на что. Владельцы бара хотят вернуть свои деньги, по возможности избегая огласки. В ответе мистера Моя Герствуд прочел свой приговор.

Он решил передать доверенному лицу, которое обещали прислать владельцы бара, девять с половиной тысяч долларов, оставив себе тысячу триста. Герствуд телеграфом известил об этом своих бывших хозяев, вручил явившемуся в тот же день доверенному лицу деньги и, получив от него расписку, предложил Керри укладываться. Сначала он был несколько угнетен новым оборотом дела, но постепенно оправился. Его и теперь еще не покидал страх перед возможностью ареста и выдачи американским властям. Поэтому, как это ни трудно было, Герствуд постарался уехать незаметно. Он распорядился отправить сундук Керри на вокзал и там сдал его в багаж на Нью-Йорк. Никто, по-видимому, не обращал на него никакого внимания, но все-таки он покинул отель глубокой ночью. Герствуд волновался, ему казалось, что на первой же станции по ту сторону границы или на вокзале в Нью-Йорке его встретят представители закона и арестуют.

А Керри, которая не имела ни малейшего понятия ни о совершенной им краже, ни о его страхах, радовалась тому, что едет в Нью-Йорк. И утром, приближаясь к гигантскому городу, она залюбовалась зелеными холмами, окаймляющими широкую долину Гудзона. Она была очарована красотой местности, по которой мчался поезд, следуя изгибам реки. Она уже слыхала о Гудзоне и об огромном Нью-Йорке и теперь наслаждалась развертывавшейся перед нею чудесной панорамой.

Когда поезд, повернув, помчался вдоль восточного берега реки Харлем, Герствуд, сильно нервничая, сообщил своей спутнице, что они находятся на окраине города. Знакомая с чикагскими вокзалами, Керри ожидала увидеть длинные ряды вагонов и гигантское переплетение рельсовых путей, но здесь ничего подобного не было. Вместо этого она увидела большие суда на реке — предвестники близости океана. Дальше показалась обыкновенная улица с пятиэтажными кирпичными домами, и затем поезд вошел в туннель.

— Нью-Йорк! Грэнд-Сентрал! — возвестил кондуктор, когда поезд после нескольких минут пребывания в мраке и в дыму снова вылетел на свет.

Герствуд встал и уложил свой маленький чемодан. Нервы его были взвинчены до предела. Он постоял вместе с Керри у дверей и вышел из вагона. Никто не подошел к нему, но, направляясь к выходу на улицу, он все же боязливо озирался по сторонам. Он был настолько взволнован, что совсем забыл про Керри, которая отстала от него и дивилась рассеянности своего спутника.

Как только они покинули здание Грэнд-Сентрал, Герствуд несколько успокоился. Они вышли на улицу — никто, кроме кэбменов, и не думал заговаривать с ним.

Только тогда Герствуд глубоко вздохнул и, вспомнив наконец про Керри, обернулся к ней.

— А я уж думала, что ты собираешься убежать и оставить меня одну, — сказала она.

— Я стараюсь вспомнить, как доехать до отеля «Джилси», — ответил Герствуд.

Керри была так захвачена видом шумного города, что почти не расслышала его ответа.

— Сколько жителей в Нью-Йорке? — спросила она.

— Свыше миллиона, — ответил Герствуд.

Он окликнул кэб, но далеко не с тем видом, с каким делал это раньше. Впервые за многие годы в голове его мелькнула мысль, что теперь нужно быть более расчетливым даже в мелких расходах. И мысль эта была весьма неприятна.

Герствуд решил, не теряя времени, снять квартиру, чтобы не тратить денег на отели. Он сказал об этом Керри, и та вполне согласилась с ним.

— Мы поищем сегодня же, если хочешь, — предложила она.

Тут Герствуд вдруг вспомнил о неприятной встрече со знакомым в Монреале. В крупных нью-йоркских отелях он наверняка столкнется с кем-нибудь из тех, кто знал его в Чикаго. Приподнявшись с сиденья, он обратился к кэбмену.

— Отвезите нас в «Бельфорд», — сказал он.

Это была скромная гостиница, где редко останавливались приезжие из Чикаго.

— В какой части Нью-Йорка расположены жилые кварталы? — спросила Керри.

Она не могла представить себе, чтобы за этими стенами пятиэтажных домов, тянувшимися по обе стороны улицы, жили люди со своими семьями.

— Да повсюду, — ответил Герствуд, довольно хорошо знакомый с городом. — В Нью-Йорке нет особняков с лужайками. Все это жилые дома.

— Ну, тогда этот город мне не нравится, — тихо произнесла Керри, которая начала высказывать собственные мнения.

30. В царстве величия. Путник мечтает

Какое бы положение ни занимал Герствуд в Чикаго, в Нью-Йорке он был лишь ничтожнейшей каплей в море. В Чикаго, хотя его население в то время уже равнялось полумиллиону, крупных капиталистов было немного. Богачи не были еще столь богаты, чтобы затмевать своим блеском людей со средним достатком. Внимание жителей не было столь поглощено местными знаменитостями в драматической, художественной, социальной и других областях, чтобы человек, занимающий независимое положение, оставался совсем в тени. В Чикаго существовало лишь два пути к известности — политика и коммерция. В Нью-Йорке таких путей было с полсотни, на каждом из них подвизались сотни людей, и, таким образом, знаменитости не были редкостью. Море здесь кишело китами, а потому мелкая рыбешка совсем исчезала из виду и даже не смела надеяться, что ее заметят. Иными словами, в Нью-Йорке Герствуд был ничто.

Есть и более опасная сторона в таком положении вещей. Ее не всегда принимают во внимание, но она-то и порождает трагедии. Великие мира сего окружают себя атмосферой, дурно действующей на малых. Это ее влияние легко ощутить. Пройдитесь среди великолепных особняков, изумительных экипажей, ослепительных магазинов, ресторанов, всевозможных увеселительных заведений; вдохните аромат цветов, шелковых нарядов, вин; почувствуйте опьянение от смеха, рвущегося из груди блаженствующих в роскоши, от взглядов, сверкающих, словно дерзкие копья, ощутите, чего стоят эти разящие, как лезвие меча, улыбки и эта надменная поступь, — и вы поймете, что представляет собой мир, в котором живут могущественные и великие. Нет смысла доказывать, что не в том истинное величие. Пока все тянутся к этим благам, пока человеческое сердце ставит их достижение главной своей целью, до тех пор эта атмосфера будет разрушать душу человека. Она как химический реактив. Один день ее действия — подобно одной капле химического вещества — так меняет и обесценивает наши понятия, желания и стремления, что на них остается неизгладимый след. День такого воздействия для ума неискушенного то же, что опиум для неискушенного тела. Начинается мука желаний, которые, если им поддаться, неизменно ведут к безумным грезам и смерти. Ах, несбывшиеся мечты! Они снедают нас и томят, эти праздные видения, они манят и влекут, манят и влекут, пока смерть и разложение не сокрушат их власти и не вернут нас, слепых, в лоно природы.