Глубокие plongeon [3] дам, живое и плавное опускание волны.

За государем -- ни наследника, ни государыни нет -

Сонм белых девочек... Раз... две... четыре...

Сонм белых девочек? Да нет -- в эфире

Сонм белых бабочек? Прелестный сонм

Великих маленьких княжен...

Идут непринужденно и так же быстро, как отец, кивая и улыбаясь направо и налево... Младшие с распущенными волосами, у одной над высокими бровками золотая челка. Все в одинаковых, больших, с изогнутыми полями, мелкодонных белых шляпах, тоже бабочек! вот-вот готовы улететь... За детьми, тоже кивая и тоже улыбаясь, тоже в белом, но не спеша уже, с обаятельной улыбкой на фарфоровом лице государыня Мария Федоровна. Прошли. Наша живая стена распрямляется.

Благослови, владыко!

* * *

Молебен кончен. Вот государь говорит с отцом, и отец, как всегда, чуть склонив голову набок, отвечает. Вот государь, оглянувшись на дочерей, улыбнулся. Улыбнулись оба. Церемониймейстер подводит государыне Марии Федоровне московских дам. Нырок, кивок. Нырок, кивок. В этих нырках что-то подводное. Так водоросли ныряют на дне Китежа... Государь, сопровождаемый отцом, последовал дальше, за ним, как по волшебной дудке Крысолова, галуны, медали, ордена...

Воздух, после молебна, разреженнее. Оборот некоторых голов на статуи. Называют имена богов и богинь... Одобрительные возгласы...

Старая отцова поклонница, обрусевшая итальянка, все время скромно державшаяся в тени,-- если можно сказать "тень" о месте, где все свет,-выступив и, с отчаянием великих решений, схватив отца за рукав: "Иван Владимирович, вы должны выйти!" И, как заклинательница, трижды: "Выйти -- и встать, выйти и встать, выйти и встать!" И, странно, без малейшего спору, точно не прослышав смысла слов и повинуясь только интонации, мой отец, как в глубоком сне, вышел и встал. Чуть склонив набок свою небольшую седую круглую голову -- как всегда, когда читал или слушал (в эту минуту читал он прошлое, а слушал будущее), явно не видя всех на него глядящих, стоял он у главного входа, один среди белых колонн, под самым фронтоном музея, в зените своей жизни, на вершине своего дела. Это было видение совершенного покоя.

* * *

-- Папа, а что государь с тобой говорил? -- "А скажите, профессор, что за красивая зала, где мы слушали молебен, такая светлая, просторная?" -"Греческий дворик, Ваше Величество".-- "А почему он, собственно, греческий, когда все здесь греческое?" Ну, я начинаю объяснять, а государь дочерям: "Марья! Настасья! Идите сюда и слушайте, что говорит профессор!" Тут я ему: -- "Помилуйте, Ваше Величество, разве таким козам может быть интересно, что говорит старый профессор?.."

-- Папа, а на меня государь посмотрел! -- Так на тебя и посмотрел? -Честное слово! -- Отец философски: -- Все может быть, нужно же куда-нибудь смотреть.-- И перенося взгляд с меня на последний портрет матери, где она так похожа на Байрона: -- Вот и открыл Музей.

И оглядываясь еще дальше -- на другого путеводного женского гения, замыкая назад арку духовной преемственности, со всей силой творческой и старческой благодарности:

-- Думала ли красавица, меценатка, европейски-известная умница, воспетая поэтами и прославленная художниками, княгиня Зинаида Волконская, что ее мечту о русском музее скульптуры суждено будет унаследовать сыну бедного сельского священника, который до двенадцати лет и сапогов-то не видал...

1933

[1] Одеревенелость (фр.).

[2] Локонами на висках (фр.).

[3] Ныряние (фр.).