Утром Апраксин встретил у подъезда Фердуеву - раскланялся. Ответа ждал долго, женщина в упор, без стеснения разглядывала соседа, наконец, губы дрогнули подобием улыбки и воспоследовал кивок.

Теперь будем здороваться, уже кое-что, а дальше - по обстоятельствам. Апраксин и себе не мог ответить, чего добивается: любопытство своим чередом, но загадочность Фердуевой, яркость и настороженность, в сочетании с властностью, завораживали.

После встречи у подъезда Апраксин забежал в "двадцатку" прикупить молочных продуктов. Вдоль прилавков шествовал медленно, продавцы отводили глаза и с преувеличенной деловитостью принимались разглядывать пляшущие стрелки весов или в забывчивости наворачивали на взвешенную покупку второй лист бумаги.

Снова Пачкун гнал в массы подгнившую колбасу. Апраксин сразу опознал ее бока, подернутые седоватой пленкой, отдающей в прозелень. Шла гниль нарасхват, прыгала в сумки разного люда, и Апраксин недоумевал: неужели не опасаются? Законы очереди диктовали свое: бери! Тащи! Потом разберешься, все берут - и ты! Раз хвост, значит товар, да и выбирать не приходилось.

Слишком долго Апраксин торчал у колбасного прилавка, кто-то просигналил Пачкуну - тревога! Начмаг выполз из подвала, осветив белозубой улыбкой сумеречность очереди. Пачкун приглядывался к Апраксину, будто припоминал давнее, стертое в памяти временем.

Так и замерли зрачок в зрачке: Апраксин, не допуская наглого, прицельного разглядывания без наказания, Пачкун, привороженный тревогами смутными, но, кажется, все более проступающими в немигающем взоре русоволосого.

Мужик фактурный! Апраксин решил не уступать в переглядках. Знает себе цену, уверен в тылах, а все ж свербит недоброе в душе. Пачкун напоминал неприступную на вид крепость с толстенными стенами, выложенными трухлявым кирпичом, о чем ведомо только осажденным, слабость начмага выдавали легкое подрагивание пальцев и капелька пота на верхней губе.

Чего неймется? Дон Агильяр невольно промокнул пальцем влажнику под носом. Неужели Дурасников учуял опасность ранее и вернее? Теперь Пачкун припомнил Апраксина вполне и расценил его явление, как предвестие бури.

- В чем дело, гражданин? - первым треснул Пачкун.

Апраксин поправил наплечный ремень, ткнул в колбасу:

- А почему не товарищ?

Пачкун на исправлении не сосредоточился - гражданин, товарищ, без разницы, - впился в колбасу, расправил плечи под отутюженным, за доплату, Маруськой Галошей белым халатом.

- Отменная колбаса, задохнулась при транспортировке и хранении...

Дальше Апраксин все знал: сейчас кивнет продавщице, отрежет швейцарским ножиком ломтик и умнет на глазах очереди.

- Только публичную дегустацию не устраивайте, - Апраксин улыбнулся, я верю, гнилье разжевываете только за ушами трещит. - Пачкун скорчил гримасу обиды - уже поигрывал ножиком на ладони, когда Апраксин пресек попытку реабилитации порченой колбаски.

Глаза из очереди впились в двоих - все развлечение, о колбасе и забыли, бесплатная коррида - лакомое блюдо.

- Не желаете спуститься ко мне? Обсудим... - предложил Пачкун.

- Намекнете на чешское пиво дня через два, - Апраксин громко предположил так, чтобы все слышали, - уже проходил, извините.

Пачкун хотел было выкрикнуть: малыш, ребята Филиппа тебя так отметелят, что охота болтать навсегда испарится, но вместо предостережения широко - отрабатывал годами - улыбнулся:

- Зачем же так, товарищ?

Апраксин забежал в "двадцатку" по дороге в бассейн - время на исходе - оглядел очередь, Пачкуна, горы давным-давно бездыханной колбасы, заметил улыбающуюся рожу Мишки Шурфа на заднем плане, Ремиза с топором, колдующим на раскрошенной по краям в щепу колодой, и двинул к выходу. Лбом стену не пробить, решил Апраксин, но решение это не принесло облегчения, а только стегануло безысходностью и намекнуло на трусость, приличествующую, как раз тем, кого Апраксин не любил, считая, что беды все прибывают от ворья в самых разных ипостасях, и лики жулья столь разные в последние годы, поразительно приличные, и на первый взгляд никак не вяжущиеся с примитивной уголовщиной, поскакали перед Апраксиным, когда бежал он к остановке, и над ликами этими, как над сонмом ангелов парило лицо Фердуевой, гладкостью напоминающее мраморную статую, а блюдцами черных глазищ портреты Модильяни.

После набега Апраксина Пачкун отполз к себе в каморку, связался с Дурасниковым, доложил о только что состоявшемся столкновении.

Дурасников жестом выгнал из кабинета двоих вымаливающих подписи к досадным письмам, развернул фантик на соевом батончике, запихнул конфетку в рот и, только разжевав, одновременно успокоил и посоветовал Пачкуну:

- За ним приглядывают... своим намекни, чтоб секли. Не нравится он мне, не наш человек. Насчет субботы как?

Дон Агильяр, отражаясь в треснутом зеркале, рапортовал звенящим голосом пионера-новобранца:

- Суббота - железно. Банька только для белых людей. Изумительная. Твоя!.. Согласилась сразу! - Пачкун умолк.

В своем кабинете Дурасников зарделся. "Твоя, согласилась сразу!" Швырнул смятый фантик в корзину и, ничем не выдавая радости, сухо указал:

- Глаз с него не спускайте и прекрати выдачу со двора... на время.

Дон Агильяр хотел уточнить: как же с нужными людьми? Да решил не беспокоить Дурасникова, возьмет товар прямо с базы - в магазин только документы - и распределит у своего дружка в другом продмаге.

- Квартальные сводки смотрели?

Дурасников припомнил смутно доклад подчиненного - вроде цифры в порядке, и раздраженно - не жаловал выколачивающих похвалы - подытожил:

- Молодец, молодец!

Дурасников сейчас парил на подступах к бане, обняв цепко Светку, что сразу согласилась. Пачкун в каморке калькулировал личный дебит и кредит, как и многие его коллеги, может только не в один и тот же миг. Районная торговля мало кого интересовала, находясь без присмотра, и могла, если не снабжать вволю, то хоть дышать свободно.

Фердуева возвратилась домой к половине четвертого. Дверь в квартиру-сейф обретала устрашающую неприступность. Мастер наводил глянец на твердыни фердуевской обороны. Дежурившая на производстве укрепительных работ подруга встретила Фердуеву на пороге и тут же умчалась то ли на массаж, то ли к парикмахеру. Хозяйка переоделась, почаевничала с мастером и, уже составляя грязную посуду в мойку, припомнила о рукастости мастера и его связях на заводах метизов.

Черные глаза сверкнули, рука полезла за кошельком. Дверь фактически родилась, и счастливая обладательница стальной защиты решила расплатиться сполна. Мастер возразил, заметил, что завтра зачистит огрехи и тогда возьмет деньги. Фердуева не напирала, не любила расставаться с кровными, хотя в расчетах, заранее оговоренных, славилась справедливостью.

- Хочу посоветоваться с вами, - скрестила руки на груди, шумно выдохнула.

- Советуйтесь, - мужчина подпер кулаком подбородок, опустил голову, и Фердуева обнаружила, что у мастера длинные, пушистые ресницы; расспросила об интересующем предмете, заметила удивление во взоре собеседника, растерянность и даже страх.

- Думаете опасно?

Мужчина пожал плечами.

- Зато какие возможности!

- Это уж точно, - безрадостно согласился мастер.

- А не хотите у меня поработать? - Фердуева чуть приоткрыла рот, зная что по-детски пухлые, размягченные губы придают ей вид незащищенный и располагающий.

- Я и так у вас работаю, - мастер отводил глаза в сторону, казалось опасаясь сталкиваться со жгучими зрачками женщины напротив.

- Я не так выразилась, - Фердуева приложила ладонь к щеке, зная что длинные ухоженные пальцы и красивые ногти впечатляют на белизне кожи. Не у меня... на меня. Я имею в виду не дверь, а то, что мы обсудили.

Мастер гладил ребристую рукоятку молотка и не отводил взгляда от окна. Фердуева чуть не сорвалась: чего там узрел? Но сдержалась и, хоть и не любила чужого молчания, стерпела, отдавая должное не слишком говорливым, тщательно обдумывающим решение людям.