Покахонтас подошла к отцу поблагодарить его.

— Отец, я так тебе признательна. Я возьму тех же людей и воспользуюсь тем же лагерем. И я знаю, чего ты от меня хочешь. Я отправлюсь как можно скорее.

Она будет вдали от Кокума! Она сможет еще хоть ненадолго отвести неизбежное. Она вернется к тассентассам и будет учиться у них и узнавать новое. Ей это очень нравится. Она испытывала благодарность к тому, кто был похож на посланца бога неба. Он был так добр с ней. Она снова хочет увидеть Джона Смита, он так хорошо учит ее. Да, она очень хочет увидеться с ним. Смотреть в его глаза все равно что смотреть прямо на бога неба. И это придавало ей уверенности.

"Только одна ночь с Кокумом. Ему не понравится, что я уезжаю, потому что он тоже любит власть, а особенно власть, которую имеет над моим телом. От одной лишь мысли о том, что он сделает со мной сегодня ночью, у меня дрожат колени. Как жаль, что я не могу посоветоваться с отцом или сестрами, но Паухэтан твердо настроен на этот брак. Он думает, что нашел человека, который сделает меня самой счастливой и в то же время укрепит его королевство. Может быть, все изменит ребенок. Отец оставляет жен, как только они рожают. Может, Кокум поступит так же.

Сегодня ночью Кокум уничтожит меня. О, мне так не хочется думать, что им наполовину владеет зло!" Да, именно. Вот в чем дело. Она остановилась и передернулась при этой мысли: должно быть, его богом является Океус, а Океус могуществен — так могуществен и полон зла! И Кокум овладел ею при помощи чар бога зла?

Они снова разбили лагерь около волчьего логова. И теперь дни мерцали, а душные ночи, казалось, обступали их, словно бог огня недовольно дышал на мир.

Покахонтас привезла с собой из Веровокомоко немного кукурузы. Она знала, что тассентассы обрадуются ей, и к тому же не хотела появиться с пустыми руками после столь длительного отсутствия. Ей хотелось бы принести подношение и их непонятному, уродливому богу — длинному куску дерева на четырех подпорках, — который не был похож ни на одного бога, которого она видела. Но когда в последний раз в Джеймстауне она поймала крота и двух жаб, чтобы принести их в жертву, то сначала это вызвало у их жреца ужас, а потом он почти с отчаянием объяснил ей, что христиане не приносят своему богу в жертву животных.

Они вошли в форт с Секотином и Памоуиком и несколькими воинами, несшими кукурузу. Поселение выглядело странно тихим. Она огляделась и увидела одно-два знакомых лица, но за работой сейчас было гораздо меньше людей. Где же они все? Наконец она увидела одного, которого они называли Джон Мартин. Он удивленно посмотрел на нее и ее спутников. Она приветствовала его и спросила, где Джон Смит.

— Он с Бартоломью Госнолдом, который очень болен. Они в доме собраний. Там и другие больные.

Покахонтас поспешила к дому, но когда вошла туда, запах болезни поразил ее, словно удар. Она никогда ни с чем подобным не сталкивалась. В мире ее отца больной человек шел в дом-парилку и выгонял из себя лихорадку. Она припомнила, что у них здесь нет такого дома.

Смита она увидела раньше, чем он заметил ее. Он похудел и загорел, солнце подкрасило кожу, но волосы его стали цвета золотой кукурузы, а не рассветного солнца, как раньше. Когда он повернулся и увидел ее, оказалось, что глаза у него остались прежними, как у бога неба, и он счастливо улыбнулся ей. Быстро подошел к ней мимо лежавших на полу мужчин, взял за руки и вывел наружу.

Он внимательно оглядел ее, и Покахонтас подумала, что и ему теперь видно, что она стала настоящей женщиной. Они пошли и сели на ствол дерева, на котором обычно сидели, когда учились языку друг друга. Покахонтас снова взглянула на него и ее охватило то же чувство, что всегда приходило к ней на ее лугу: произойти может только хорошее.

Они быстро заговорили на смеси английского, языка паухэтанов и языка жестов, но в основном на английском, поскольку память Покахонтас верно служила ей. Смит рассказал, что многие заболели малярией, что Госнолд, похоже, не переживет этого дня. Он сказал, что люди голодны, ужасающе голодны. Ньюпорт, мужчина с одной рукой, уплыл в Англию, чтобы привезти продовольствие, но они не ждут его раньше того времени, как выпадет снег. Теперь он говорил с ней, как и ее отец: он обращался с ней, как со взрослой, а не как с ребенком.

— Я принесла вам кукурузы. — Покахонтас указала на воинов, стоявших у ворот форта. — Я не знала, что ваши люди так голодны и больны, иначе я постаралась бы принести больше.

Она спросила, почему у них в форте нет дома-парилки, чтобы лечить больных. Увидев недоумение Смита, она объяснила, что это такое закрытое помещение с большим костром, над которым в огромных сосудах кипит и клубится облаком пара вода. Однако она поняла, что этот способ лечения слишком чужд ему. Тогда она спросила, какие корни они используют. Он ответил, что никакие, но просиял при мысли, что это возможно. Значит, этот способ ему понятен, отметила про себя Покахонтас.

Они вернулись в дом собраний, чтобы она посмотрела на больных. Там было человек двадцать пять, лежавших вповалку в маленьком помещении. Некоторые лежали на толстых циновках, остальные — на голом полу. Кое-кто стонал и метался, но большинство были слишком слабы, чтобы двигаться. Их тела были распухшими и желтыми или истощенными и серыми. Покахонтас чуть не стошнило от запаха хвори и грязных тел, но она пробралась туда, где над Бартоломью Госнолдом наклонился Смит. Она знала, что он — один из верных друзей Смита. Она также поняла, что жить этому человеку осталось недолго. Он лежал с закрытыми глазами и мертвенно-бледным лицом. От него остались кожа да кости, и его лицо почти не напоминало его прежнего.

Она положила ладонь на руку Смита.

— Я пошлю за моими сестрами, они здесь рядом в лагере. Может, у них с собой есть нужные травы. Если нет, они найдут. Нужно немедленно дать этим людям раствор особых трав. А мы должны вымыть их и выстирать их одежду.

Она поторопилась дать указание Памоуику, оставшемуся снаружи, чтобы он послал одного из воинов за ее сестрами. Потом она спросила у Секотина, не сможет ли он с двумя воинами разжечь около дома собранный костер и вскипятить на нем воды. Она постаралась вспомнить, какие применяют средства. И возблагодарила Ахонэ, что многому научилась у старых женщин в Веровокомоко несколько зим назад, когда заболели двое жителей поселка, а один умер.

Она вернулась к Смиту, склонившемуся над Госнолдом. Она увидела, что он крестом сложил руки Госнолда на груди и закрыл ему глаза. «Смит делает для отошедшего в другой мир то же, что и мы для своих, — подумала Покахонтас. — А теперь он молится, как и мы. Может, наши боги не такие уж разные».

Потом Смит повернулся, и она увидела, как он печален. Голубые глаза подернулись дымкой, а плечи поникли. Но только на мгновенье. Он распрямился, стиснул зубы, перевел взгляд на одного из своих подчиненных и отдал указания.

Не обращая внимания на жару и палящее солнце, Покахонтас с сестрами не покладая рук ухаживали за больными. Они вымыли их, влили им в рот горького травяного питья и проварили грязную одежду. Они хотели сжечь ее и заменить чистыми шкурами, но Смит остановил их и объяснил, что одежда очень важна для мужчин. Она говорит об их положении в обществе. Покахонтас внимательно посмотрела на груду грязных тряпок, не понимая, каким образом по ним можно узнать положение человека, но она уже привыкла к разным странностям тассентассов.

В течение нескольких дней Покахонтас и ее свита рано покидали свой лагерь, чтобы успеть проследить за приготовлением кукурузной похлебки, а потом идти к больным. Каждое утро Смит ждал ее с новостями прошедшей ночи. И с каждым днем она с возрастающим нетерпением ждала с ним встречи. Кипяченая вода для питья и травяные отвары наряду с похлебкой из кукурузы принесли многим чудодейственное исцеление. Хотя на кладбище появилось около сорока свежих могил, зато выжившие начали набирать вес, и из глаз у них исчезло выражение отчаяния. И все обитатели форта провожали Покахонтас и ее сестер благодарными взглядами. Но только «маленькую принцессу», как ее называли, они встречали тихими приветствиями и старались быстро прийти на помощь, когда это требовалось. От рождения наделенная властью, она, без сомнения, была главной среди своих людей, и в ее присутствии колонисты снова обретали доверие к дикарям.