Она говорила с девочкой так нежно и мягко, что под конец язык стал похож на хвост новорожденного котенка. Марика ничего не могла с собой поделать, ее обезоруживал поток горьких слов Мю. Словно от этих грустных излияний она уменьшалась, а девочка росла; но этот рост не был благотворным.

"А ты сильная, - устало подумала одурманенная Марика; во рту у нее пересохло. - Знала бы ты, девочка моя, какую власть ты имеешь над людьми".

И все же: женщина всегда хочет поддержать другую женщину, - по крайней мере, так рассуждала Марика. Если есть хоть какая-то возможность, надо помочь спрятанному в ней золотнику вырваться наружу.

Но позднее, когда поток слов и слезы иссякли, дело приняло неожиданный оборот. Втянула ее в это девочка или они пришли к этому сообща?

Теперь она сидела, перебирая фотографии, а тогда ей и в голову не приходило, что из ее камеры могут появиться такие снимки; по крайней мере, в тот день.

Когда слезы мало-помалу прекратились, девочка наконец-то призналась: "Я пришла к тебе, потому что надеялась, что ты сделаешь сногсшибательную фотографию. Такую, чтобы можно было ему подарить".

И тут Марика подумала: "Ладно, вдруг это поможет ей расслабиться. А потом мы сможем заняться делом".

- Настоящую сексуальную фотографию, - пояснила девочка. - Такую, перед которой мужчина не сможет устоять.

И вот Марика разглядывала уже готовые фотографии.

Что она чувствовала? Стыд?

Конечно же, это что-то вроде порнографии; то, что было незаметно во время съемок, сейчас проступило с грубой очевидностью.

Здесь и речи не было ни о какой наготе; порнография заключалась в самих позах. Мю выглядела, как заправская проститутка. На нескольких фотографиях она показывала свою грудь - она упрямо на этом настаивала. ("Хочу посмотреть, какая она на самом деле", - сказала Мю.)

Где-то в самой глубине глаз девочки притаились горе и ненависть, и Марике было не по себе от этого взгляда, но она понимала, что есть люди, для которых именно это и придает фотографии особый смак.

Она пыталась заглянуть в глубину самой себя. Ведь все это начиналось как игра. Правда ли, что она пыталась таким образом заставить Мю расслабиться?

Конечно, к этому примешивалось еще и нечто щекочущее. Это было удовольствие от того, что кто-то другой обнажает, разоблачает себя. Не ты сама, а кто-то другой.

Такие невинные снимки, но было в них что-то исполинское, древнее, незыблемое, то, что, без сомнения, всегда с нами, - так жители вулканического острова всегда живут в атмосфере наследственного уважения к вулкану и ритуальной фамильярной шутливости, потому что вулкан - это их родина.

Что ей сказать Мю? Что снимки получились неудачными и она их выкинула? По правде говоря, Марике на самом деле стало стыдно.

Беда только в том, что Мю наверняка фотографии понравятся. Отношения с девочкой явно не станут лучше, если Марика выбросит снимки.

А судя по портретам расслабившейся, ненакрашенной Мю, которые девочка позволила сделать после этих пробных съемок, она прекрасная модель для серии фотографий, которую собиралась сделать Марика.

Настоящих фотографий. Таких, как ей хочется, таких, которые идут из глубины души и требуют воплощения.

* * *

Мю пригласила Марику на ленч к себе домой.

Девочка через вторые руки снимала однокомнатную квартиру в Васастане. Она встретила Марику на пороге в поношенной кофточке и шерстяных лосинах в рубчик.

Улыбнувшись как можно дружелюбнее, Марика вошла в прихожую.

- Я купила свежего хлеба! - сказала она. - Чувствуешь, как пахнет!

- Спасибо, - сказала Мю. - Хотя хлеб у меня есть... - Девочка первой прошла в глубь квартиры, которую Марика про себя окрестила "однокомнатная тоска". Горы всякой всячины, мебель из "Икеи", стандартный набор плакатов на стенах.

На столе в комнате стояли блюдо салата и две тарелки с унылым цветочным узором.

Марика сказала себе: "Ты превратилась в настоящую мещанку. Как, по-твоему, еще может жить безработная двадцатидвухлетняя девочка?"

Перед тем как сесть за стол, они посмотрели контрольные снимки, и Мю отнеслась к ним, как и следовало ожидать, - отобрала те, на которых меньше всего походила на саму себя, а те, где выглядела естественно, забраковала.

- Никому и никогда не говори, что фотографии сделала я, - строго предупредила Марика. - Ты и вправду собираешься послать одну из них ему?

"Ему" было сигнальным словом, ей следовало бы поостеречься лишний раз произносить его. И пошло-поехало, Мю тотчас принялась анализировать его поступки, ожидая, чтобы Марика нашла им оправдания, которые та не могла найти, со всех сторон рассматривать его высказывания, размышлять о том, стоит ли ей сделать химию, потому что ему нравятся кудрявые волосы, и, наконец, показала его фото.

Марика увидела обыкновенного конторского служащего в расцвете лет. Как выяснилось, звали его Йорген.

- Он знает, что я могла бы изменить всю его жизнь, - говорила Мю. - Он знает, что между нами есть что-то особенное. Стоит нам оказаться в одной комнате, возникает электрический разряд. Такой сильный, что прямо искры летят.

- Ты по-прежнему не можешь до него дозвониться? - спросила Марика.

- Нет, - призналась девочка. - Но так бывало и раньше. Иногда я охотилась за ним неделями. Но если мы окажемся наедине, я уверена, он сдастся.

Марика не знала, что на нее нашло, но она не удержалась и спросила:

- Неужели тебе не надоело?

Глаза Мю вспыхнули настоящим гневом. Да, была в ней сила, такая сила, которая способна своротить горы.

- Неужели ты никогда не была по-настоящему влюблена?! - воскликнула Мю. - В мужчину, у которого есть другая?

В ее интонации звучало обвинение: "У тебя есть все. Но сердца-то у тебя нет".

"Эх ты, девочка моя, видела бы ты мое сердце, все израненное и кровоточащее, - сказала про себя Марика словами героини мелодрамы. - Мое святое сердце, конечно, так же исправно вырабатывает любовь, как и твое. Чье сердце больше, крошка? Давай положим их на весы и посмотрим".

Но вслух она сказала только:

- В конце концов выдыхаешься. И тогда приходится искать какой-то выход.