Я, помню, когда еще только начинал, молодой был... только-только восемнадцать стукнуло... всерьез теософией увлекался. Наше время - лихое, хочешь толкование Евангелия читай, хочешь дзен-буддизм грызи, делай обрезание или Коран с Шариатом держи на столе. Ну и около всего этого добра литературы навалом. Мистики, оккультисты, доктора разноцветных магий, а то и просто шарлатаны ... Голову мне основательно задурили, прочел я все это, и вера во мне рухнула. Понял раз и навсегда: никакой души нет, никто человека не создавал. Все это суть деление клеток и нервные импульсы.

С этим небогатым, прямо скажем, запасом я и на работу впервые пришел. На жмуров поначалу насмотрелся так, что, хотите верьте, хотите нет, даже по ночам снились. Все было. И выворачивало поначалу так, что я старался ничего перед работой не есть. Во-первых, запах этот сладковато-тягучий, никаким формалином и хлоркой его не изживешь. Или привезет труповозка двух-трехмесячного утопленника. Взглянешь разок - жить не захочется. Потом пообвык, даже бравировать этим начал.

В коллектив более-менее вписался, с людьми сблизился. Степану вон, на самом деле лет под пятьдесят, солидный такой, представительный даже, Степаном Ильичом сперва представился. А полгода прошло, говорит: зови меня Степаном, Дмитрий, долго, мол, по имени-отчеству.

В моргах так заведено: при вскрытии сначала анатом режет, "мясник" ассистирует, потом "мясник" органы разбирает, раскладывает по банкам, теперь уже анатом ассистирует. На них все работа строится, две шишки в отделении. Степан - наш "мясник", а еще патологоанатом Рюмин. Меж собой мы его иначе как Рюмкой не зовем, а в глаза - по фамилии, он так предпочитает, не знаю уж почему.

Они-то меня и сбили с верного пути. Рюмка - чистой воды материалист. В Бога не верит, когда трупы вскрывает, даже не крестится. А это, надо сказать, у многих расхожая привычка, я тысячу раз замечал. Даже судебные анатомы, что криминальные трупы вскрывают, украдкой нет-нет да и осенят себя знамением. А наш - нет. Я его спросил как-то, почему, мол, так.

- А нет там ничего. Сколько я вскрывал раз - нету. Пустота одна. Тело оно тело и есть - никакой мистики. А в переливающиеся облачка, про которые тебе любая сестра из реанимации два часа врать будет, я не верю. Не видел. Даже если придет ко мне человек, достойный доверия, и с пеной у рта начнет нечто подобное доказывать, все равно не поверю. Я с ходу сто причин назову, а если чуток подумаю, так и пятьсот наберется. Да ты и сам знаешь. Памятку читал? Почему трупы и через полгода после смерти шевелятся, ты теперь сам кому хочешь объяснишь на пальцах.

Действительно, я знал. Есть такая памятка для работников морга. Раньше, говорят, был чуть ли не официальный документ, теперь в местный фольклор превратился. Начальству наше психическое здоровье ныне по одному месту, не то, что раньше. Лишь бы жмуров правильно сортировали. Вот и выходит: везет санитар каталку со жмуром из холодильника в прозекторскую, а он по дороге начинает под покрывалом шевелиться. Говорят, седеешь моментально. Некоторые увольняются потом. А как выясняется - ничего сверхъестественного. Трупные газы скопились, оттаивание после ледника-то или наоборот слегка подсыхает в тепле утопший. ДТПэшные жмуры тоже могут неприятные минутки доставить. Сжимал, например, такой трупак перед смертью руль, его так и привозят - вырезали с рулем вместе. Мышцы напряглись, так и застыли в полусидячем положении с расставленными руками, что все еще продолжают что-то держать. А потом разложение пойдет, мышцы малость расслаиваются... Такое бывает выделывают!

Степан - наоборот. Человек религиозный, в церковь ходит. Службы отстаивает до конца. Однажды кто-то из санитаров нашептал мне по секрету, что Степан даже свою зарплату в церковь носит освящать. Освятит, потом на каждую купюру купит свечку, чтоб разменять. Прежде чем рукой внутрь залезть - крестится. Он бы, наверное, и после каждого органа, что достает, крестился, только неудобно, можно весь халат кровью забрызгать.

Друг с другом на теософские темы они не спорят - давно уже все выяснили, никто никого переубедить не смог. Так и остались по разные стороны баррикад. А тут я появился, молодой, с гонором, лучше всех все знаю... Я поначалу больше с Рюмкой соглашался, над Степаном подтрунивал. А он человек начитанный - давай меня цитатами быть. Про чудесные исцеления, про свет в конце туннеля, про клиническую смерть... Пришлось поначалу признать поражение, спросить: а откуда такие сведения-то? У Степана дома большая библиотека была собрана, стал он меня книжками этими пичкать. Агностик до мозга и костей, я каждое печатное слово оттуда воспринимал в штыки. Чушь, мол, все и шарлатанские выдумки.

В конце концов, достал я его.

- Пойдем, - говорит, - покажу кое-что.

- Куда? - спрашиваю. Боязно сразу стало. Сейчас как приведет...

- Пойдем-пойдем...

Пришли в прозекторскую. На двери - знакомая вывеска "Без вызова не входить", кто-то из местных юмористов спер в процедурном и сюда привесил. Сейчас она только раздражала, а в первый раз, помнится, я чуть со смеху не помер. Степан щелкнул выключателем, мощные морговские лампы, привычно подергавшись, осветили стенные шкафы, заставленные прозрачными банками, автоклав, пару каталок, длиннющие алюминиевые лотки с инструментами, исчерченный резиновыми ободками колес побитый кафельный пол. Между двумя створками закрашенных белым окон болтался на одном гвозде сакральный плакат "Не курить". Не знаю уж, какая из многочисленных инструкций требует его наличие, но соблюдают ее в прозекторской с особой тщательностью. Вон над автоклавом вторая висит. Точно под ним - плетеная корзиночка с галетами, Степан любит жевать что-нибудь, когда работает.

Посреди комнаты громоздился широченный анатомический стол. На нем сейчас лежал, задрав кверху лицо без единой кровинки, мужчина лет пятидесяти. Может меньше. Смерть она, знаете ли, не красит. От середины груди и до паха шел широкий разрез, на месте живота зияла большая дыра, по бокам пришпиленные булавками лежали лоскутья кожи, похожие на раскрытый конверт. Руки и ноги вытянуты, будто солдат в строю, побелевшие губы сжаты в нитку. Глаза полузакрыты, на ресницах поблескивает иней.

- Смотри, - кивнул на стол Степан.

- Чего смотреть-то?

- Просто смотри.

"Мясник" наш возился за моей спиной, пока я внимательнее рассматривал тело. Ничего такого. Я их за время работы здесь на всю жизнь навидался.

Сзади звякнуло.

- Держи, - сказал Степан.

Я обернулся. Хирург протягивал мне сердце. Обычное человеческое сердце. Не такое как на красочных картинках из учебника, но все равно похожее.

Несколько шокированный, я потянулся за перчатками.

- Нет, - жестко остановил меня Степан. - Так возьми.

Меня передернуло. Мне приходилось, конечно, таскать жмуров руками, класть в холодильник, вынимать из черных пакетов расчлененку. Но только в перчатках. Это главное правило. Трупное заражение еще никто не отменял.

С трудом преодолев странное чувство брезгливости, я взял в руки сердце. Казалось, оно должно быть скользким и мягким, как поролоновая губка, но ничего подобного - я держал в руках твердый ком мощных мускулов, на ощупь сухой, весь в рельефных выступах вен и артерий.

Посмотрел я на все это, подумал. Ну не может быть, чтобы вот этот вскрытый корпус, этот набор деталек внутри - это и есть человек, что еще вчера ходил, думал, мыслил.

Я с компьютерщиком однажды на эту тему спорил. Он мне странную параллель привел. Не знаю уж можно ли сравнивать.

- Смотри, - говорит и на стол показывает, где у него разобранный корпус компьютерный лежит, - просто набор запчастей какой-то. Модель для сборки. Неживая совсем, и абсолютно невозможно поверить, что через полчаса все это будет мигать лампочками, показывать картинки и издавать какие-то звуки.

- А теперь, - говорит, - мы его соберем.

Он ловко скрутил детали компьютера в корпус, поставил его вертикально. Подключил шнур питания и щелкнул тумблером. Зажужжал вентилятор, что-то прошуршало внутри, компьютер мигнул лампочками, пискнул и ожил.