"Ренэ!

Беру небо в свидетели, брат мой, что я готова тысячу раз пожертвовать жизнью, чтобы избавить вас от минутного горя; но я, несчастная, ничего не могу сделать для вашего счастья. Поэтому простите меня за то, что я убежала от вас, как преступница; я не могла бы устоять перед вашими просьбами, а между тем, надо было уехать... Боже мой, сжалься надо мной!

Вы знаете, Ренэ, что у меня всегда была склонность к монастырской жизни. Пора воспользоваться предостережением неба. Отчего я ждала так долго? Бог наказывает меня за это. Я для вас оставалась в мире... Простите, волнение разлуки с вами совсем расстроило меня.

Теперь я чувствую, дорогой брат мой, необходимость этих убежищ, против которых вы так часто восставали. Есть несчастия, навеки разлучающие нас с людьми. Что бы сталось тогда с бедными, несчастными людьми? Я уверена, что и вы сами, брат мой, нашли бы покой в этих благочестивых убежищах: земля не дает ничего, достойного вас.

Я вовсе не стану напоминать вам о вашей клятве: я знаю верность вашего слова. Вы поклялись и будете жить для меня. Есть ли что-нибудь более жалкое, чем постоянно носиться с мыслью покинуть жизнь... Для человека с вашим характером так легло умереть. Поверьте вашей сестре, жить гораздо труднее.

Но, брат мой, возможно скорее расстаньтесь с одиночеством, оно не годится для вас; поищите себе какое-нибудь применение. Я знаю, как вы горько смеетесь над необходимостью для всех во Франции выбирать себе положение. Не презирайте все же опыта и мудрости наших отцов. Лучше, мой дорогой Ренэ, несколько больше походить на всех людей и иметь несколько меньше страданий.

Быть может, в браке вы обретете облегчение от вашей тоски. Жена, дети наполнят, пожалуй, ваши дни. А какая женщина не постарается осчастливить вас! Пылкость вашей души, красота вашего ума, ваш благородный и страстный вид, этот взгляд, гордый и нежный, - все обеспечивает вам ее любовь и ее верность. О, с какой усладой она заключит тебя в свои об'ятия и прижмет к своему сердцу! Как все взгляды ее, все мысли будут сосредоточены на тебе, чтобы предупредить твою самую маленькую печаль; она будет сама любовь, сама невинность перед тобою; тебе будет казаться, что ты снова обрел сестру.

Я уезжаю в монастырь... Этот монастырь, построенный на берегу моря, подходит к состоянию моей души. Ночью в своей келье я буду слышать ропот волн, омывающих стены монастыря; я буду думать о наших прогулках по лесам, когда шепчущие вершины сосен напоминали нам шум моря. Милый спутник моего детства, неужели я больше не увижу вас? Я лишь немного старше вас, и я качала вас в колыбели; часто мы спали вместе. Ах, если бы одна могила могла когда-нибудь соединить нас! Но нет: я должна спать одна под холодным мрамором этого святилища, где навеки покоятся девы, которые никогда не любили.

Не знаю, будете ли вы в состоянии прочесть эти строки, полустертые моими слезами. В конце концов, друг мой, рано или поздно нам все-таки пришлось бы расстаться! К чему говорить мне вам о непрочности и малой ценности жизни? Вы помните молодого М., потерпевшего кораблекрушение у берегов Иль-де-Франса. Когда вы получили его последнее письмо, через несколько месяцев после его смерти, его земная оболочка уж не существовала, а когда вы начали носить после него траур в Европе, его кончали носить в Индии. Что же такое человек, если память о нем исчезает так скоро? Одна часть его друзей не может узнать об его смерти без того, чтобы другая уже не утешилась! Ах, дорогой мой, дорогой Ренэ, неужели воспоминания и обо мне так быстро изгладятся из твоего сердца? О, брат мой, если я отрываюсь от вас во времени, то для того, чтобы не разлучаться с вами в вечности!

Р. S. Присоединяю к этому письму дарственную запись на мое имущество; надеюсь, что вы не откажетесь от этого знака моей дружбы".

Если бы молния внезапно упала к моим ногам, я не испугался бы больше, чем при чтении этого письма. Какую тайну скрывала Амели от меня? Кто заставил ее так внезапно вступить в монастырь? Неужели она привязала меня к жизни прелестью своей дружбы только для того, чтобы внезапно покинуть меня? Ах, зачем приезжала она отвлекать меня от моего намерения? Порыв сострадания призвал ее ко мне; но вскоре, утомленная тяжелым долгом, она поспешила бросить несчастного, не имевшего на земле никого, кроме нее. Люди воображают, что сделали все, если помешали человеку умереть! Так сетовал я. Потом, думая о себе, я говорил: "Неблагодарная Амели, если бы ты была на моем месте, если бы, как я, ты заблудилась в пустыне твоей жизни, - ах, ты не была бы покинута твоим братом!"

Однако, перечитывая письмо, я находил в нем столько грусти и нежности, что сердце мое растаяло. Вдруг у меня явилась мысль, подавшая некоторую надежду: мне показалось, что Амели полюбила кого-то, кого не решалась назвать. Это подозрение, казалось, об'ясняло ее грусть, ее таинственную переписку и страстный тон ее письма. Я ей немедленно написал, умоляя открыть мне свое сердце.

Она не замедлила ответить мне, но не выдала своей тайны; она только уведомляла меня, что получила отпущение от послушничества и вскоре произнесет монашеский обет.

Я был возмущен упрямством Амели, ее таинственностью и столь малым доверием к моей дружбе.

После минутного раздумья о том, на что мне решиться, я вздумал отправиться в Б., чтобы в последний раз попытаться убедить сестру. Мой путь, лежал через край, где я был воспитан. Увидя леса, в которых я проводил единственно счастливые часы моей жизни, я не мог сдержать своих слез и не устоял против искушения сказать им последнее прости.

Мой старший брат продал унаследованное им отцовское поместье, и новый владелец не жил в нем. Я приехал в замок по длинной пихтовой аллее, прошел пешком по пустынным дворам; я остановился, чтобы взглянуть на закрытые, местами разбитые окна, на чертополох, росший у стен, на кучи листьев, собранных у порога дверей, на пустое крыльцо, где я так часто видел моего отца и его верных слуг. Ступеньки уже поросли мхом. Желтофиоль выросла между его растрескавшимися, расшатанными камнями. Незнакомый сторож поспешно открыл предо мною двери. Я не решался переступить через порог, Он воскликнул: