С каким негодованием слушаю я жалобы героев трагедии на свой тяжкий жребий: ведь главные их беды проистекают лишь от высокомерия и гордыни, а самые страшные их несчастья - сущие пустяки в сравнении с тем, что каждый день выносит бедняк. Они могут вволю пить, есть и спать, имеют рабов, всегда готовых к услугам, и до конца своих дней не ведают забот о хлебе насущном, между тем как многие их ближние обречены на бродяжничество, лишены друзей, которые пришли бы им на помощь, преследуемы законом и слишком бедны, чтобы надеяться на правосудие.

На эти размышления навел меня просивший подаяния одноногий калека, которого я увидел несколько дней назад в одном из городских предместий. Я полюбопытствовал, что довело его до такой крайности, и, подав ему милостыню, попросил рассказать историю его злоключений. Тогда калека, который был некогда солдатом, поудобнее оперся на костыль и, исполняя мою. просьбу, с истинно британской твердостью духа поведал мне следующее.

"Что до моих несчастий, сударь, то не стану врать, будто мне их выпало больше, нежели другим. Вот ногу я потерял и вынужден теперь побираться, а в остальном, слава тебе господи, мне не на что жаловаться. Ведь есть и такие, кто лишился обеих ног и глаза, но мои-то дела, слава тебе господи, не так уж плохи.

Отец мой был батраком; когда мне было пять лет, он умер, и меня должен был взять на воспитание приход. Но так как отец мой много странствовал, то прихожане не могли сказать, где я родился и к какому приходу принадлежу, и отослали меня в другой приход, а оттуда меня отправили в третий, пока, наконец, не было решено, что я и вовсе не принадлежу ни к какому приходу. Но потом меня все-таки определили. Я был малый не без способностей и выучил всю азбуку, но надзиратель работного дома приставил меня к делу, едва я подрос настолько, что мог орудовать молотком.

Так я беззаботно прожил целых пять лет. Работал я всего десять часов в день, а меня за это кормили и поили. Мне, правда, не дозволяли уходить далеко от дома из опасения, как бы я не сбежал, но что за важность, зато по дому и по двору я мог разгуливать с полной свободой, и этого мне было вполне достаточно.

Потом меня отдали к фермеру, у которого я работал от зари и дотемна, но зато я там славно ел и пил вволю. Мне была по душе моя работа, да вот фермер вскоре помер. Тут уж я должен был сам о себе позаботиться и задумал идти искать свое счастье по свету. Я бродил из города в город, работал, если удавалось найти работу, и голодал, когда ее не было. Так бы я, наверно, и прожил свой век. Но однажды случилось мне идти полем, принадлежавшим мировому судье, и тропинку как раз передо мной перебежал заяц. И тут не иначе как бес попутал меня бросить в этого зайца палку. Ну, что ты будешь делать! Убил я зайца и, не помня себя от радости, поднял его с земли, а тут мне навстречу мировой судья: назвал меня негодяем, схватил за шиворот и потребовал, чтобы я доложил о себе все как есть. Я тотчас стал ему рассказывать, что знал: откуда я родом, какого прихода и кто мой отец, но хотя я очень подробно ему все рассказал, однако судья заявил, что я так и не смог дать о себе никаких сведений, и вот меня судили, признали виновным в бедности и отправили в Ньюгейт, чтобы потом сослать на плантации.

Конечно, про тюрьму говорят разное, но по мне приятнее Ньюгейта места не найти. Я там ел и пил вволю, и мне не надо было работать, но, что поделаешь, эта жизнь была слишком хороша, чтобы продолжаться вечно! Через пять месяцев меня погрузили на корабль и увезли с еще двумя сотнями таких же, как я. Ехалось нам так-сяк. Сидели мы в трюме и мерли, как мухи, потому что дышать там было нечем, да и еды не хватало. Только мне-то есть не хотелось, потому что меня всю дорогу трясла лихорадка. Видно, само провидение обо мне позаботилось, и, когда с едой стало туго, оно избавило меня от голода. Когда мы добрались до места, нас продали плантаторам. Я был сослан на семь лет, а так как к этому времени я успел позабыть грамоту, то мне пришлось работать вместе с неграми; но я честно трудился, как мне и было положено.

Когда семь лет кончились, я нанялся на корабль и так добрался домой. До чего же я обрадовался, когда опять увидел старую Англию, ведь я очень любил свою родину. О свобода, свобода, свобода! Вот достояние каждого англичанина, и я. готов умереть, защищая ее! Однако я боялся, что меня снова могут обвинить в бродяжничестве, а потому решил не возвращаться в деревню; я остался в городе и работал всякую работу, когда мне удавалось ее найти. Так жил я некоторое время очень счастливо, но вот однажды вечером, когда я возвращался с работы, меня сбили с ног два каких-то человека и велели не двигаться. Они оказались вербовщиками. Они поволокли меня к судье, и так как я не мог назвать свой приход и свое занятие (это-то всегда и губило меня), то мне предложили либо стать матросом на военном корабле, либо завербоваться в солдаты {2}. Я предпочел стать солдатом, и в этой роли, достойной джентльмена, провел две кампании и участвовал в сражениях во Фландрии {3}, получив всего одну рану в грудь навылет, которая и по сей день дает о себе знать.

Когда заключили мир, мне дали отставку, но работать мне было трудно, потому что рана часто болела, и я завербовался на службу в Ост-Индскую компанию. Там я участвовал в шести крупных сражениях с французами {4}, и, конечно, умей я читать и писать, капитан непременно повысили бы меня в чине, так что был бы я капралом. Но, видно, не судьба была. Вскоре я заболел, и, когда уже ни на что не годился, мне разрешили возвратиться домой. В кармане у меня было сорок фунтов, которые я скопил на службе. Дело было уже в начале нынешней войны {5}, я надеялся благополучно добраться до родных берегов и жить на эти деньги в свое удовольствие, но правительству нужны были солдаты, и меня снова завербовали еще до того, как я успел ступить на землю.

Наш боцман вбил себе в голову, что я упрямый малый, он уверял всех, будто я отлично разбираюсь в морском деле, но притворяюсь, чтобы бездельничать. А между тем, видит бог, я ничего в этом не смыслил! Он бил меня всем, что попадалось под руку. Но, как бы он меня ни бил, мои сорок фунтов были при мне и служили мне утешением и утешали бы меня и по сей день, если бы наш корабль не захватили французы, а уж тогда я потерял все свои денежки до последнего пенни!