Укладываясь, Григорий подумал: как часто теперь сон бежит и от него. Раньше такого не бывало. Он мог заставить себя уснуть в любых обстоятельствах, просто как бы поворачивал выключатель и мигом отключался от забот, опасностей, волнений. Ведь сон — тоже оружие, помогающее быть в форме. Неужели он утратил эту способность? Но почему? Потому ли, что оказался один в логове врага? Но ведь так было и тогда, когда, перевоплотившись в Генриха фон Гольдринга, он в одиночку раскрывал тайну подземного завода и много других секретов коварного и хорошо подготовленного к войне врага. Оказавшись во вражеском логове в годы войны, он тоже был совершенно одинок. Так, да не так… Тогда он выполнял поручение Родины и, как далека она ни была, ощущал свою неразрывную с ней связь, считал себя бойцом многомиллионной армии своего народа. Да и был ли он действительно одинок? Тысячи незримых друзей — французских маки, итальянских партизан — протягивали ему руку помощи. А теперь? Нет даже уверенности, что правильно поступил, когда сам, на свою ответственность, вмешался в такое трудное и опасное дело… Без связи с Родиной, без единой дружеской руки! Как отнёсся бы к его решению Титов? Что подумает он, узнав о таинственном исчезновении Григория Гончаренко? Сочтёт его погибшим или, может… — по коже пробежал мороз. Нет, нет, этого не может быть! Слишком хорошо Титов знает его, да и другие сотрудники отдела тоже. Разве не доказал он всей своей жизнью, что во имя Родины, во имя светлых идей коммунизма он готов пройти сквозь самые страшные испытания, преодолеть, казалось бы, непреодолимые трудности, на каждом шагу, каждое мгновение заглядывая смерти в глаза.
Если б была хоть малейшая возможность подать весточку Титову! Проезжая через Мюнхен, он мог обратиться в советскую миссию по репатриации, и теперь всё было бы хорошо. Как ни внимательно стерегли его, а в большом городе всегда можно замести след, незаметно ускользнуть. Но имел ли он право думать только о собственном спасении? Узнав о планах Думбрайта и его хозяев, тихонько отойти в сторону — меня, мол, никто не уполномачивал вмешиваться в это дело? Ведь разумом, сердцем, всем существом своим Григорий чувствовал: он обязан до конца разузнать все о деятельности террариума вблизи Фигераса, найти способ обезвредить это гнездо. То, что один из шпионских центров расположен именно в Испании, во франкистской Испании, безусловно, очень выгодно врагу. Официально к школе «рыцарей благородного духа» придраться нельзя. Католическая организация, проповедующая католицизм в восточных странах, и только. Этот Нунке все предусмотрел. Но аппетит возрастает во время еды. Если раньше он думал только о том, как сберечь кадры бывших фашистских разведчиков для фатерланда, то теперь замахнулся шире: мечтает, что возглавляемая им школа станет международным центром агентурной борьбы с Россией — не менее.
В силу сложившейся ситуации попасть в это логово и бежать? О нет! Григорий не имеет права так поступить. Он будет Фредом Шульцем, Сомовым, чёртом, дьяволом, но весь свой ум, все способности, накопленный опыт употребит, чтобы изнутри взорвать этот змеиный рассадник вблизи Фигераса. Придёт время, он найдёт способ связаться с Родиной, подать о себе весточку, предупредить о планах, которые вынашивают хозяева Думбрайта и Нунке.
Надо только задание с вывозом власовцев выполнить с минимальным вредом для Родины, одновременно укрепив к себе доверие со стороны Нунке и Шлитсена.. Хитрец этот Шлитсен. Перед самым отъездом на аэродроме он как бы невзначай бросил: «Надеюсь, мы ещё увидимся» И улыбнулся. Явный намёк, что Сомов-Фред может не возвратиться.
Вот и просчитался. Григорий вернётся! Обязательно вернётся. Но прежде…
Перевернув горячую подушку, Гончаренко закрыл глаза. Точка! Не смей сейчас думать! В самолёте ты имел право прикидывать так и эдак, составлять планы, обдумывать варианты. Теперь же, когда ты подошёл к делу вплотную, голова должна быть ясной. Давай лучше послушаем, что выстукивают колеса вагона, в котором ты как будто едешь: ты — Со-мов, ты — Со-мов, ты — Со-мов…
Он очнулся. Кто-то бесцеремонно тряс его за плечо.
— Сомов! Слышите, Сомов! Так можно царство небесное проспать, а ужин и подавно.. Благодарите судьбу, что я зашёл за папиросами и увидел вас…
— Я .. это вы, Домантович? Вы, кажется, неплохой товарищ. Неужто я столько проспал? Только сейчас понял, как проголодался…
— Поторопитесь, все наши уже поужинали. А бар из-за этой проклятой лекции тоже закрыт.
Домантович присел на пустую уже кровать капитана и деликатно отвернулся, давая Сомову одеться.
— Я готов… Можем идти. Погодите, а как быть с этим малюткой? — Сомов кивнул в сторону кровати, на которой, отвернувшись к стене, лежал здоровяк… Он, верно, тоже не ужинал? А такому остаться без еды…
Домантович только махнул рукой.
— На Середу опять нашло, — пояснил он, уже стоя на ступеньках. — То парень как парень, правда, мрачноватый и не очень разговорчивый. Но людей не сторонится… А то — просто не подступись, такой бешеный. Повернётся ко всем спиной и лежит, уставившись в стену. Затосковал, верно. С такой силищей, и без дела! Ему бы топор в руки да лес валить… или саблю да в чисто поле… Эх, засунули нас в этот каменный мешок, черт бы их всех побрал, и сиди! Жди, пока тебя ещё куда-то перебросят…
Когда Домантович и Сомов пришли в столовую, там уже было пусто. Остывшие бобы с тушёнкой вязли на зубах, оставляя на небе неприятную плёнку, и Сомов с удовольствием запивал их жидким, но ещё тёплым кофе.
— Ну, что, пошли на расправу? — обратился к нему Домантович.
— Вы думаете, будет расправа?
— А вы надеялись, что столкновение с Протопоповым на этом закончилось?
— Ну, будь что будет! — решительно бросил Сомов и направился к двери.
ВОРОНЬЁ СОБИРАЮТ В СТАИ
Выезжая в Мюнхен, Гончаренко довольно скептически относился к опасениям Нунке, что в группу бывших власовцев пробрался советский агент. Один процент против девяноста девяти, что это так. На то, что Гончаренко удастся с ним связаться, передать сведения о себе и проинформировать о деятельности школы вблизи Фигераса, шансов не больше. Впрочем, он учитывал и этот один процент, обдумывая по дороге план будущих действий, категорически заявив о своём намерении вернуться на Родину, он тем самым как бы подаст сигнал о себе и посеет смятение в группе. Во что бы то ни стало надо расколоть её и не дать школе «рыцарей благородного духа» получить такое значительное пополнение, как эти власовские головорезы.
И теперь, направляясь на лекцию какого-то Бломберга, он радовался, что сможет увидеть всю группу сразу, а возможно, и поспорить кое с кем.
Гончаренко поглядел на северную сторону двора и увидел в открытом окне лицо Хейендопфа.
«Значит, в случае нового столкновения с Протопоповым помощь будет « — промелькнуло в голове.
— Добрый вечер! — поздоровался Гончаренко-Сомов, подходя к толпе.
Ответило только несколько человек. Остальные неприветливо, исподлобья поглядывали на новичка. Тот с беззаботным видом прошёл мимо двух рядов скамеек и уселся на краешек последней.
Пересекая двор, к собравшимся на лекцию приближался Протопопов, пропуская вперёд долговязого человека, одетого в болтающийся, словно на вешалке, штатский костюм.
— Рекомендую, пан Черногуз. Герр Бломберг, выступление которого было объявлено сегодня, не смог прийти, — громко сказал Протопопов и, опустив голову, уселся на один из двух стульев, стоявших возле маленького столика.
Пан Черногуз не принадлежал к числу докладчиков, способных с первых же слов захватить аудиторию, умеющих меткой, к месту сказанной остротой пробудить у уставших слушателей угасший интерес. Он говорил гладко, свободно, но без подъёма. Видно было, что доклад этот он делает не впервые.
Уже после первых слов оратора стало ясно, куда он гнёт: Черногуз приехал вербовать добровольцев в отряды украинских националистов, собирающих силы для «небом благословенной борьбы» с большевизмом.