Таков был мир, по которому блуждал омнибус с нашим призраком. Очень жестокий мир, но, посмотрите, разве он с тех пор хоть чуточку изменился? Ужасающая терпимость нашего общества к подобным вещам, несколько мимикрируя, переживает века. Нельзя сказать, что общество не замечает своих отвратительных язв, но оно поразительно спокойно мирится с их существованием… Для некоторых религиозных деятелей присутствие на нью-йоркских улицах беспризорников — это промысел Божий. Для скептиков, поклоняющихся науке и положительному знанию, — промысел природы, открытый мистером Дарвином. Так что и маленькая цветочница Мэри, и тысячи ей подобных были потерей, с которой общество смирилось и в мыслях и на практике. Оно, общество, было вполне способно перенести такую утрату. Как великая Мать-Природа, наш город расточителен и производит такой избыток материальных благ, что способен переносить потерю детей без значительного ущерба для собственного благополучия. Такова была цена деловой активности, продираясь сквозь дебри которой, Нью-Йорк жестоко практиковал естественный отбор, слепо стремясь к совершенству.

На фоне такой панорамы исчезновение моего автора Мартина Пембертона не должно слишком сильно поразить ваше воображение. Итак, я каждый день покупал поникшую цинию и шел на работу… Я по кускам собирал газету из поступивших телеграмм и сообщений корреспондентов, я формировал картину сегодняшнего мира, выкрикивал команды метранпажу, впихивал в колонки новости, без коих нельзя было обойтись либо потому, что они печатались везде, либо потому, что они не печатались больше нигде, — все это отвлекало меня от мрачной тени моей тайной истории, контуры которой начали тем временем мало-помалу вырисовываться перед моим мысленным взором.

В то время я был занят проблемой: как отыскать Гарри Уилрайта. Я хорошо запомнил полный неясных намеков разговор Гарри с Мартином, который я подслушал в отеле «Сент-Николас». Друг и доверенное лицо Пембертона Уилрайт был, конечно, прожженным конспиратором. Если он и знает, где скрывается Мартин, то, безусловно, ничего мне не расскажет. Тем более будет он бесполезен, если ничего не знает. В любом случае в разговоре он постарается запутать следы и сбить меня с толку. Учитывая его склонность к иронии, он, скорее всего, попытается уверить меня в том, что я, по его мнению, знаю и так. Я же не горел желанием отдавать себя на произвол подобного типа — с ним нельзя было встречаться безоружным, я говорю об этом фигурально.

Мысли мои обратились к Саре Пембертон и к тому факту, что она не ответила на письмо доктора Гримшоу. Мне ничего не было известно о ее отношениях с пасынком, но даже если эти последние являлись безразличными или натянутыми, как могла она оставить без внимания тревожное описание смятенного состояния его разума? Но, может быть, Сара Пембертон была точной копией своего мужа, может, в этой семейке ссоры и взаимная вражда в порядке вещей? При этом, правда, следовало учесть, что женщина проявила неуважение по отношению к пастору, который слыл близким другом ее покойного мужа. Даже если Сара Пембертон и Мартин были на ножах, то она все равно должна ответить на послание пастора, хотя бы только для подтверждения его получения.

Однако ответ был все же получен, и не кем иным, как самим преподобным Гримшоу, о чем он сам известил меня письмом, откуда следовало, что Чарлз Гримшоу встретился с миссис Пембертон в доме старшей сестры ее покойного мужа, миссис Торнхилл, на Тридцать восьмой улице, в Ист-Сайде. Это был очень приличный, но совершенно банальный и бессодержательный ответ. Оказалось, что миссис Пембертон и ее сын Ноа отсутствовали в Рейвенвуде, когда туда пришло письмо Чарлза Гримшоу, оставшееся лежать нераспечатанным в ожидании лучших времен. Как бы то ни было, она очень серьезно отнеслась к его сообщению об умонастроениях Мартина, имела по этому поводу беседу с Эмили Тисдейл и надеялась, по словам Гримшоу, что он обговорит с Эмили суть происходящего.

Так я оказался в самом водовороте событий, к которым, честно говоря, не имел ни малейшего отношения. Но, если уж говорить правду, то мне льстило, что я вовлечен в сугубо личные отношения между родственниками, невестой и пастором. Я назначил свой визит к вдове на вечер, когда номер «Телеграм» был уже сверстан и поступил в печать под надзором вечернего выпускающего редактора.

Дом миссис Торнхилл на Тридцать восьмой улице был сложен из темно-красного кирпича и надежно спрятан от посторонних взоров рядом деревьев, которыми был обсажен тротуар. Дом этот был таким же, как и соседние, типичные для этого квартала преуспевающих семейств. Здание стояло в нескольких кварталах от водохранилища. Не могу сказать точно, какой я представлял себе до встречи мачеху Мартина, но на поверку она оказалась милейшим созданием, воплощением зрелой женственности, столь характерной для красивых женщин в возрасте около тридцати пяти лет. Женственностью, мягкими округлыми формами и безукоризненными манерами, на которых не отразились перипетии ее бурной жизни, Сара Пембертон превосходила юную красавицу Эмили Тисдейл. У миссис Пембертон были совершенно безмятежные светло-голубые глаза. Темные волосы разделялись ровным пробором и ниспадали вдоль висков. Великолепно очерченный высокий лоб, белизной превосходящей алебастр — настоящее вместилище для высокой души. Это была одна из немногих спокойных и красивых женщин, которым без труда достается их красота. Их грация абсолютно естественна, движения непринужденны, голос мелодичен. Все это произвело на меня сильное впечатление, особенно учитывая щекотливый характер сведений, которые я надеялся получить.

— Хотите кофе или чаю? Они огрызаются, но приносят.

Вероятно, она имела в виду слуг миссис Торнхилл, чья верность не распространялась на гостей хозяйки.

Было несколько душно. Вы же понимаете — лето, вскоре после Дня независимости. Пока я ехал по окраине города, заметил, что многие окна заклеены красной и синей бумагой, сквозь которую просвечивало неяркое пламя свечей. Гостиная была обставлена более чем скромно. Обитая плюшем софа, спинки которой украшены цветной мозаикой, стулья на высоких ножках, предназначенные для чего угодно, только не для сидения, и несколько плохих европейских пейзажей, украшавших стены. Окно, утопленное в глубокой амбразуре, занавешено велюровой драпировкой темно-вишневого цвета. Короче, в эту комнату лету доступ был категорически запрещен.

— Миссис Торнхилл — леди в годах, — почла своим долгом объясниться Сара, — и все время жалуется, что ее донимают сквозняки.

На лице миссис Пембертон появилась самоуничижительная улыбка…

— Мы, старые вдовы, все со странностями, знаете ли.

Я спросил, давно ли она в последний раз видела своего пасынка.

— Это было несколько недель назад, ну… может быть, около месяца. Я думала, что он очень занят и поэтому не показывается. Он говорил, что зарабатывает словом свой хлеб насущный. А такие занятия требуют времени, не правда ли? Наверное, это вы снабжали его работой, мистер Макилвейн?

— К несчастью, нет.

— После разговора с мистером Гримшоу я могу только надеяться, что Мартин занимается своим обычным делом. Может быть, он просто решил спрятаться от знакомых? Мартин проделывал подобные вещи еще будучи ребенком. Он часто мрачно размышляет о ведомых только ему вещах, дуется и сердится. Я даже в мыслях не могу допустить, что он дал вовлечь себя во что-то помимо своей воли.

— Он сказал Гримшоу и мне… — Я засомневался, стоит ли мне говорить ей об этом.

— … Что его отец жив. Я знаю. Бедный Мартин. Вы понимаете. Огастас умер, но проблемы, которые у Мартина были связаны с ним, остались неразрешенными. Он умер, не примирившись с сыном, и это сделало его смерть мучительной для них обоих. Последствием для Мартина явилось постоянное переживание своеобразного горя. Мне очень трудно объяснить это так, чтобы вам стало понятно. Жизнь этой семьи очень запутанна.

Вслед за этим миссис Пембертон принялась излагать мне свое видение истории семьи Пембертонов.