Первоначальная шутка, будто Степан Васильевич пойдет с Феней зарабатывать с шапкой в руке, забылась не совсем. И когда в очередной раз кончились деньги, а до пенсии оставалось еще восемь дней, он подумал об этом снова.

Как это так - известный писатель Степан Радин пойдет просить милостыню?! Но ведь не просить милостыню - работать пойдет, и в этом принципиальная разница.

Первый вопрос - куда идти? Где-нибудь на Сенной площади развлекать публику? Степан Васильевич вообразил себя среди базарного люда - и почувствовал страх и отвращение. Пьяные будут приставать с панибратством как к своему. Не пойдет он в вертеп на Сенную.

В метро! Лучше всего выступать в метро! Не стоять где-нибудь на станции - на станциях и в переходах, он слышал, все места продаются: все, кто играет на скрипке или на баяне, платят каким-то бандитам, подземной мафии. Не на станциях, а в поезде. По поездам ходят только нищие и торговцы, а с маленькими представлениями еще никто не догадался там появиться. Так что Степан Васильевич проявил бы свой неиссякаемый творческий дух! А появляться он будет внезапно, вдруг, так что никакие бандиты его не засекут и не обложат данью.

Следующий вопрос: почему в метро, а не в электричках? Ответ очень простой: в метро диваны продольные, и когда он войдет в конец вагона, все сидящие могут повернуть головы и видеть их с Феней. А в электричках поперечные скамьи, там каждый пассажир увидит маленькую артистку только в тот момент, когда она поровняется с его отсеком. Фене гулять на задних лапах - это не то, что бродягам петь про батальонного разведчика, - совсем другой жанр, и режиссура требуется совсем особенная. А кстати, давно уже и не поют, вывелись почему-то вагонные певцы-сказители.

Степан Васильевич тщательно обдумывал свой план и привыкал к мысли, что вот он выйдет с Феней - и даст первое представление! Трудно привыкал, но привыкал.

Провести Феню в метро - элементарно, она же не Дик: посадить в большую сумку и пронести. А в вагоне сумка нежданно распахивается, Феня выпрыгивает - и представление начинается!

Но трудно было начать, переступить через себя. Если правду сказать, куда труднее переступить, чем Раскольникову в слишком уж разрекламированном романе. Потому что Раскольников шел доказывать что-то себе, пусть даже убивать - один на один, приватно; один на один действовать легко, шито-крыто что угодно сделать легко, а вот выйти на люди - действительно нужно что-то очень главное переломить в себе.

Степан Радин написал много книг, в которых описывал то, чего сам не делал никогда: не гонялся он за нарушителями границы, не замерзал в арктических льдах - успел он сочинить и очень занимательную повесть про полярников. Для него воображение было работой: присел, придумал, записал. Всё наедине с бумагой. Так же он фантазировал и свои будущие выступления в метро, пока еще не веря, что фантазию можно осуществить не на бумаге, а в натуре.

Вагон должен быть полупустым, без стоячих пассажиров, чтобы Фене открывался свободный проход и все сидящие ее бы видели. Значит, нужно выходить с нею в середине дня или совсем на ночь. Может быть, на ночь лучше: вечером люди расслабленнее и добрее. Но все равно в самом центре между "Александро-Невской" и "Гостиным двором" полно даже вечером. Значит, нужно заходить в вагоны поближе к конечным станциям.

Задачи прояснялись и цели постепенно определялись. Оставалось встать и сделать.

И вот настал день, когда деньги кончились решительно. Ни им с Валей на обед, ни собакам на кормежку. Дик не ел с утра и гремел пустой миской. Феня вставала на задние лапы без команды - надеялась заслужить съедобное поощрение. Посреди Петербурга в прямом смысле голодал писатель Степан Радин со всем своим семейством. Дожил! Ему самому в это трудно было поверить, хотя желудок безостановочно посылал тревожные сигналы. Так же тревожно мигала лампочка на щитке его бывшей машины, когда кончался бензин: "Пора заправляться... пора заправляться!" Но заплатить за заправку было нечем, а в долг даже знакомая лавочка напротив не отпускает. Позвонил Ване Покатилову, хотел перехватить - но и у того денег не было.

- Ты же с Феней зарабатывать собирался, - засмеялся Ваня. - И флаг тебе в руки!

Это стало последней каплей. Толчком. Очень важно бывает в минуту колебаний получить направляющий толчок со стороны. Он - мужчина, он кормилец, он должен выйти из дому - и вернуться с деньгами!

Дома даже сахара не нашлось, но ради успешного дебюта Степан Васильевич обшарил кошельки и карманы, набрал монет по пятьдесят рублей, по двадцать - и каждая такая находка казалась добытым кладом! - спустился в лавочку напротив и купил сто граммов сахара - на двести не хватило. Ну что ж, в начале всякого дела требуется какое ни есть капиталовложение.

Снова напоминал он себе: ведь не милостыню он собирается просить, а работать. А если стыдиться - стыдиться должно государство, которое довело известного писателя до того, что он пошел по вагонам с дрессированной собачкой! Главарю государства должно быть стыдно. Вообразил бы в прежней жизни - не поверил бы, что придется ходить по вагонам, зарабатывать. Но не умирать же тихо с голоду.

Меньше надо колебаться. Тоже, пореформенный Гамлет нашелся. Просто встать и пойти. Чтобы честно заработать. Выключить всякое воображение. К счастью, голод хорошо излечивает от гамлетизма.

Степан Васильевич встал и собрался!

Валя не то чтобы была против. Но и не за.

- С шапкой ходить - тоже талант нужен. А ты больше способен за столом сидеть. С бумагой воевать.

Продажным писакам нельзя трогать ее Степу, а сама она сказать правду имеет заслуженное право. Нравоучительно поворчать. Поворчать - и сразу же пожалеть:

- Вот до чего довели: известный писатель Степан Радин пошел по метро с шапкой! - За долгие совместные годы они стали часто думать и говорить общими словами.

Степана Васильевича задело предположение, что он способен только за столом сидеть. И значит, предстояло не только преодолеть себя, предстояло еще и доказать Вале, что он человек не только слова - но и дела!

- Пошел работать, - уточнил Степан Васильевич, потому что мысль о прямом нищенстве по-прежнему была ему нестерпима. - Иван вот ходил по электричкам, свою книжку продавал. Когда началась свобода торговли.

- То книжку... Ну ладно, решил, так иди. С Богом.

И Валентина Егоровна перекрестила купно и Феню и мужа.

Степан Васильевич когда-то верил в марксизм. Не так наивно, чтобы ждать пришествия коммунизма в восьмидесятом году, и анекдоты на эту тему с удовольствием пересказывал; но в некоем неопределенном будущем - верил. А в новую эпоху плавно перешел к вере православной. И тоже не до фанатизма, не до того, чтобы вообразить, будто Бог буквально поддержит за лапы Феню, когда та начнет свой номер, - но все-таки приятно было крестное напутствие и неопределенное ощущение, что Бог каким-то образом поможет в задуманном деле. Вполне благом деле.

Началось все как по писаному - все ведь в подробностях обдумано заранее. Вышел он днем, когда народу ездит поменьше. Лучше бы поздно вечером, чтобы люди возвращались размягченные из театров и гостей, но опустелый желудок не позволил дождаться вечера. Желудок - и глаза голодных собак. До ближайшего метро Феня бежала своим ходом, а это не совсем уж близко: сначала через Таврический сад, а дальше по уютной зеленой улице Петра Лаврова, которую теперь переименовали в какую-то непонятную Фурштатскую, - еще почти остановку. Феня никогда не проделывала столь длинной прогулки перед их домашними репетициями - не устанет ли? Она не подозревала о предстоящей гастроли и деловито семенила своими короткими лапками.

Перед поворотом к метро он усадил Феню в сумку и бестрепетно миновал контролера, помахав своей пенсионерской книжкой. Феня в сумке тоже проследовала бесплатно.

Начать он решил с "Приморской", не поленился для такого случая даже сделать пересадку: эта станция казалась ему самой интеллигентной, поскольку обслуживает жителей Васильевского острова, на котором он когда-то вырос и жил, пока не дали ему от Союза теперешнюю квартиру. Приехал, перешел платформу, сел в обратный поезд. Народу в вагоне поднабралось человек двадцать. Двери закрылись. Ну, пора! Оттягивать больше нельзя. Умел придумать - сумей и воплотить реально, а не на бумаге!