деньгами; потом ко мне за чемоданом; потом к вам за чемоданом; потом

вы побьете рекорд Лондон - Дувр или Лондон - Фолкстон; потом через

Ламанш и что есть мочи в Марсель, в Гибралтар, в Геную - в любой порт,

откуда можно отплыть в магометанскую страну, где мужчины защищены от

женщин. Стрэйкер. Шутите! Тэннер (решительно). Не верите? Оставайтесь дома. Я поеду один. (Включает

мотор.) Стрэйкер (бежит за ним). Эй! мистер! минутку! стойте! (На ходу прыгает в

машину.)

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Вечер в горах Сьерра-Невады. Отлогие бурые склоны; на

клочках обработанной земли вместо яблонь - масличные

деревья, на невозделанной почве вместо дрока и

папоротника - редкие кактусы. Дальше живописная и

величественная цепь крутых каменистых вершин, порой

обрывающихся в пропасть. Отнюдь не дикая природа, скорее

изысканный горный ландшафт, созданный рукой эстета. Нет

вульгарного изобилия растительности: каменные кручи даже

рождают невольно мысль о бесплодии. Испанское

великолепие и испанская скудость во всем. Немного

севернее того места, где шоссе на одном из перевалов

пересекает туннель железной дороги Гренада - Малага,

находится один из горных амфитеатров Сьерры. Если

встать у открытого конца подковы, то чуть правей, под

обрывом, видна романтическая на вид пещера - на самом

деле заброшенная каменоломня; слева невысокая скала,

откуда хорошо просматривается дорога, огибающая

амфитеатр; ее профиль выровнен с помощью насыпей и

кое-где каменных мостиков. Со скалы наблюдает за дорогой

человек, не то испанец, не то шотландец с виду.

Вероятно, это испанец, потому что на нем плащ испанского

горного пастуха, и, по-видимому, он чувствует себя в

Сьерра-Неваде, как дома; но все же он очень похож и на

шотландца. В лощине, неподалеку от входа в

пещеру-каменоломню, вокруг тлеющей кучи валежника и

сухих листьев непринужденно расположилась группа людей,

как бы позируя в роли живописных бандитов, удостоивших

Сьерру чести служить им красочным фоном. На самом деле в

них нет ничего живописного, и горы только терпят их

присутствие, как лев терпит блох. Английский полисмен

или инспектор попечительства о бедных счел бы их шайкой

бродяг или трудоспособных нищих.

Такое определение не столь уж уничижительно. Всякий,

кому приходилось наблюдать жизнь бродяг или посещать

отделение для трудоспособных в работном доме,

согласится, что далеко не все социальные отщепенцы

пьяницы и нравственные уроды. Кое-кто из них попросту

оказался неподходящим для того класса, в котором

родился. Одни и те же свойства характера из

образованного джентльмена делают художника, а

необразованного чернорабочего могут привести к положению

трудоспособного нищего. Среди обитателей работных домов

многие просто бездельники по натуре; но некоторые попали

туда потому, что у них хватило силы воли пренебречь

социальными условностями (несомненно, отражающими

интересы налогоплательщиков), которые требуют, чтобы

человек жил тяжелым и мизерно оплачиваемым трудом, и,

объявив себя неимущими, отправиться в работный дом, где

на законном основании получать от государства кров,

одежду и пищу, гораздо лучшие, чем он мог бы добыть для

себя сам, и притом с гораздо меньшей затратой усилий.

Когда человек, родившийся поэтом, отказывается от места

в маклерской конторе и голодное существование на чердаке

за счет бедной квартирной хозяйки, друзей или

родственников предпочитает работе, которая ему не по

нутру; или когда дама из общества, потому лишь, что она

дама из общества, любую форму паразитической зависимости

готова принять охотнее, чем место кухарки или горничной,

- мы относимся к ним весьма снисходительно. Такого же

снисходительного отношения вправе требовать

трудоспособный нищий и его кочевая разновидность

бродяга.

Далее: чтобы сделать свою жизнь сносной, человек,

одаренный воображением, должен располагать досугом для

рассказывания самому себе сказок и, кроме того,

находиться в таких условиях, которые поддавались бы

прикрасам воображения. Положение неквалифицированного

рабочего таких возможностей не дает. Мы безобразно

эксплуатируем рабочих; и если человек отказывается

терпеть эксплуатацию, никто не вправе утверждать,

будто бы он отказывается от честного труда. Необходимо

достигнуть полной ясности в этом вопросе, прежде чем

продолжать пьесу; только тогда можно будет наслаждаться

ею не лицемеря. Будь мы людьми разумными и

дальновидными, четыре пятых из нас предъявили бы

государству требование о призрении и разнесли бы в щепы

весь общественный строй, что привело бы к самым

благодатным и оздоровляющим результатам. Если мы этого

не делаем, то лишь потому, что все мы, подобно муравьям

или пчелам, трудимся не рассуждая, в силу инстинкта или

привычки. Поэтому, когда вдруг является среди нас

человек, который умеет и хочет рассуждать и который

вправе сказать нам по кантовской формуле "Если бы все

поступали, как я, мир был бы вынужден перестроиться

заново и уничтожить рабство и нищету, существующие лишь

потому, что все поступают, как вы", - отнесемся к этому

человеку с уважением и серьезно призадумаемся, не

последовать ли его примеру. Таким человеком является

трудо-способный, мысле-способный нищий. Будь это

джентльмен, всяческими усилиями добивающийся пенсии или

синекуры, никому бы и в голову не пришло осудить его за

то, что при альтернативе - жить ли за счет общества или

позволить обществу жить за твой счет - он решил, что

глупо выбирать из двух зол то, которое для тебя лично

является большим.

Поэтому мы можем без всякого предубеждения отнестись к

бродягам Сьерры, чистосердечно признав, что у нас и у

них одна цель: быть рыцарем удачи, и что разница в

положении и методах лишь дело случая. Быть может, одного

или двух из этих бродяг было бы целесообразно умертвить