Бернард Шоу.
Уокинг, 1903
P. S. После беспрецедентного шума, который подняли критики по поводу нашей книги - увы! Ваш голос в ней не слышен, - от меня потребовали подготовить новое издание. Пользуюсь случаем исправить свою оплошность: Вы, может быть, заметили (все остальные, между прочим, проглядели), что я подкинул Вам цитату из "Отелло", а потом, сам того не сознавая, связал ее с "Зимней сказкой". Исправляю ошибку с сожалением, ибо цитата эта прекрасно подходит к Флоризелю и Утрате; и все же с Шекспиром шутки плохи, так что верну-ка я Дездемоне ее собственность.
В целом книга прошла весьма неплохо. Критики посильнее довольны, послабее - запуганы; знатоков позабавил мой литературный балаган (устроенный для Вашего удовольствия), и только юмористы, как ни странно, читают мне нотации - со страху они позабыли о своей профессии и самыми странными голосами заговорили вдруг о велениях совести. Не все рецензенты меня поняли; как англичане во Франции с уверенностью произносят свои островные дифтонги, думая, что это и есть добрые французские гласные, так и многие из рецензентов предлагают в качестве образцов философии Шоу что-нибудь подходящее из своих собственных запасов. Другие стали жертвой подобия идей: они называют меня пессимистом, потому что мои замечания задевают их самодовольство, и ренегатом, потому что в компании у меня все Цезари, а не простые и славные ребята. Хуже того - меня обвинили в проповеди "этического" Сверхчеловека, то есть нашего старого друга Справедливого, превращенного в Совершенного! Это последнее недоразумение так неприятно, что лучше я воздержусь от комментариев и отложу перо, пока мой постскриптум не стал длиннее самого письма.
ДЕСТВИЕ ПЕРВОЕ
Роубэк Рэмсден в своем кабинете просматривает утреннюю
почту. Обстановка кабинета, красивая и солидная, говорит
о том, что хозяин - человек со средствами. Нигде ни
пылинки; очевидно, в доме по меньшей мере две
служанки, не считая чистой горничной, и есть экономка,
которая не дает им прохлаждаться. Даже макушка Роубэка
блестит; в солнечный день он кивками головы мог бы
гелиографировать приказы расположенным в отдалении
войсковым частям. Впрочем, больше ничто в нем не наводит
на военные ассоциации. Только в гражданской деятельности
приобретается это прочное ощущение покоя, превосходства,
силы, эта величавая и внушительная осанка, эта
решительная складка губ, которую, впрочем, теперь, в
пору успеха, смягчает и облагораживает сознание, что
препятствия устранены. Он не просто почтеннейший
человек; он выделяется среди почтеннейших людей, как их
естественный глава, как председатель среди членов
правления, олдермен среди советников, мэр среди
олдерменов. Четыре пучка серо-стальных волос, - скоро
они станут белыми, как рыбий клей, который напоминают и
в других отношениях, - растут двумя симметричными парами
над его ушами и в углах широкой челюсти. На нем черный
сюртук, белый жилет (дело происходит в прекрасный
весенний день) и брюки не черные, но и не то чтобы
синие, а скорей одного из тех неопределенных
промежуточных оттенков, которые изобретены современными
фабрикантами для полной гармонии с религиозными
убеждениями почтенных людей. Он еще не выходил сегодня
из дому, поэтому на ногах у него домашние туфли, а
ботинки стоят наготове у камина. Догадываясь, что у него
нет камердинера, и видя, что у него нет секретарши с
пишущей машинкой и блокнотом для стенограмм, думаешь о
том, как мало, в сущности, повлияли на домашний уклад
наших парламентариев всякие современные новшества, равно
как и предприимчивость владельцев железных дорог и
гостиниц, готовых отпустить вам полтора дня (с субботы
да понедельника) истинно джентльменской жизни в
Фолкстоне за две гинеи, включая проезд первым классом в
оба конца.
Сколько лет Роубэку? Это вопрос весьма существенный для
интеллектуальной пьесы, ибо здесь все зависит от того,
когда протекала его юность - в шестидесятых годах или в
восьмидесятых. Так вот, Роубэк родился в 1839 году, был
унитарием и фритредером с мальчишеских лет и
эволюционистом со дня выхода в свет "Происхождения
видов"; вследствие этого всегда причислял себя к
передовым мыслителям и к неустрашимым реформаторам.
Когда он сидит за своим письменным столом, справа от
него окна, выходящие на Поргплэнд-Плэйс. Оттуда, если бы
не спущенные шторы, любопытный зритель мог бы, словно с
просцениума, созерцать его профиль. Налево, у внутренней
стены, величественный книжный шкаф и ближе к углу дверь.
У третьей стены два бюста на цоколях: слева Джон Брайт,
справа Герберт Спенсер. В простенке между ними
гравированный портрет Ричарда Кобдена, увеличенные
фотографии Мартино, Хаксли и Джордж Элиот, автотипии
аллегорий Дж. Ф. Уоттса (Роубэк предан искусству со всем
пылом человека, который его не понимает) и гравюра
Дюпона с Деларошева "Полукружия" в Школе изящных
искусств, где изображены великие художники всех веков.
За спиной Роубэка, над камином, фамильный портрет в
таких темных тонах, что на нем почти ничего нельзя
разглядеть. Рядом с письменным столом кресло для деловых
посетителей. Еще два кресла в простенке между бюстами.
Входит горничная и подает карточку. Роубэк, взглянув,
кивает с довольным видом. По-видимому, гость желанный.
Рэмсден. Просите.
Горничная выходит и возвращается с посетителем.
Горничная. Мистер Робинсон.
Мистер Робинсон - молодой человек на редкость приятней
внешности. Невольно возникает мысль, что это и есть
первый любовник, так как трудно предположить, что в
одной пьесе могут оказаться два столь привлекательных
персонажа мужского пола. Стройная, элегантная фигура в
трауре, как видно, недавно надетом; маленькая голова и
правильные черты лица, приятные небольшие усики,
открытый ясный взгляд, здоровый румянец на юношески
свежем лице; тщательно причесанные волосы красивого