- Вы говорите, что сами лично побывали в Москве? А как вы переходили границу? - придирался он. - А почему вы не повидали дядю Коку? Ах, арестован? А от кого вы узнали, что он арестован?

Ночами ему было особенно тошно. Гарри лежал с открытыми глазами и вглядывался в темноту. В последнее время он стал плохо спать. Не помогали никакие снотворные. Он стал избегать спиртных напитков, зато пристрастился к кокаину. Однако это увлечение его пугало. Ведь так можно сойти с ума.

Сколько он уже лежит не засыпая? Час? Два часа? Или несколько минут? Чего проще - зажечь свет и посмотреть на часы. Но у него появился странный разлад с самим собой. Примет решение - и медлит. Изменит намерение, а потом все же поступит так, как думал раньше. И еще - выработалась привычка некоторые слова произносить вслух и как бы разговаривать с самим собой.

Вот и сейчас Гарри Петерсон вслух произнес:

- Все дрянь. Все.

Произнес и засмеялся. Но тут же ему стало не по себе, ему не понравился свой смех, ему показался страшным свой смех. Однако он не удержался и снова произнес внятно, с упрямой настойчивостью:

- Я сказал, все дрянь. Кто дрянь? Люди.

Гарри Петерсон стал размышлять о своей жизни. Да, надо признаться, жизнь не удалась. Кто виноват? Во всем виновата одна Люси. Да, и она, и все остальные.

Гарри Петерсон поймал себя на осторожной юркой мыслишке: а что, если эту самую Люси... Почему бы нет? Даже нанимать не надо, это охотно выполнит любой из его агентов? Чик - и готово. Вот ведь могу я поступать так, как хочу. Хотелось мне опять произнести вслух "чик - и готово", однако я не разрешил себе произносить вслух "чик - и готово" - и не произнес!

Гарри Петерсон подробно рисует перед собой всю эту картину: вот он посылает своего агента, агент знакомится с Люси, проникает в ее дом, втирается в доверие, затем находит удобный случай, чтобы подсыпать ей в бокал вина этакое - ха-ха! - сильнодействующее снотворное... от которого не просыпаются...

А собственно, зачем? Пусть себе живет! Если честно сказать (а он может сам себе честно, совсем честно, начистоту сказать) - дело вовсе не в Люси. Да и нужна ли ему Люси? Что ему, женщин не хватает?! Не выдумал ли он всю эту мерихлюндию: любовь, брак, старинный княжеский род, родовое имение?.. На черта ему нужна Люси, пропади она пропадом вместе со своей стервой, молодящейся ведьмой-мамашей!

Гарри Петерсон все больше распаляется, наливается ненавистью, злобой и некоторое время выискивает самые отвратительные ругательства, самые гнусные выражения, самые оскорбительные эпитеты по адресу своей бывшей жены. И не сразу замечает, что всю эту грязную ругань опять-таки произносит вслух, даже выкрикивает ее, даже визжит при этом.

Вспышка утомила. Некоторое время Гарри лежит неподвижно, в полузабытьи.

"Не думать. Не думать. Спать!" - приказывает он себе и тотчас, вместо того чтобы спать, начинает думать, думать, перебирать в памяти все подробности своей непрекращающейся ожесточенной борьбы с неким многоликим, многоголовым, все растущим, разрастающимся, все больше набирающим силы врагом - с коммунизмом. Вот чему посвящена жизнь Гарри Петерсона. И сколько усилий, сколько планов, сколько кровавых затей!

Гарри пристально смотрит в темноту.

Вот что истрепало мне нервы! Переходы от надежды, от предчувствия полного успеха к полному отчаянию и разочарованию... Другие люди живут обыкновенной, простенькой, как дешевые обои, жизнью: женятся, заводят детей, служат, торгуют, гастролируют, изобретают... и еще - ходят в кино, в гости, путешествуют, дают чаевые, соблюдают режим в санаториях... А что он? Гарри Петерсон? Он изо дня в день встречается с наемными убийцами, шпионами, авантюристами... осторожно выведывает... дает задания... знает всю подноготную, все тайные сговоры и интриги, всю засекреченную международную возню... Он знает о таких злодеяниях, о таком предательстве, что давно утратил веру в искренность и человечность, в хорошие побуждения и честные поступки. Он подозревает всех. Он принюхался к запаху крови. Он воспринимает расправу, резню, смуту, науськивание одних на других - все, что служит его затее, - какой-то сатанинской шахматной игрой.

- Скажите, а кому можно верить? - отбросив всякую осторожность и осмотрительность, снова вслух спрашивает Гарри Петерсон. И даже обращается к себе на "вы".

Хе-хе! Вчера он встречался опять с этим немцем. Они сидели в кафе, разумеется, в отдельном кабинете, и каждый из них, разумеется, позаботился, чтобы их не могли подслушать. Фон дер Рооп говорил исключительно парадоксами. Он уверял, что правда - понятие условное и у каждого своя правда, что правильность любой политической идеи вообще недоказуема и никакого значения не имеет, противоречиво ваше учение или содержит зерно истины.

- Поменьше научных обоснований! - кричал, вытаращив глаза, фон дер Рооп. - Поменьше логики! Не забывайте, что народ - дурак, накачивайте его, воздействуйте на настроение толпы, взвинтите - и толпа ринется за вами!

Гарри Петерсон слушал, невыразительно улыбался, а сам думал:

"Тебя, милый мой, интересует другое. Тебе хочется, чтобы Америка, Англия, Франция и вообще любой добрый дядя помогли тебе встать на ноги, окрепнуть, а тогда ты под соусом борьбы с коммунизмом заодно сожрешь и нас. Все ненавидят всех. Господину фон дер Роопу нравится, что я специализировался на подрыве мощи Советской России. Фон дер Рооп тоже хочет ее гибели. Он мечтает завоевать Советскую Россию, поэтому старается внести раздор, усыпить подозрительность, развалить сельское хозяйство, использовать там каждую страстишку, каждую порочную наклонность - но с какой целью? Чтобы стать самым сильным и поработить весь мир. Пой, ласточка, пой! Гарри Петерсону все эти ходы вот как известны-переизвестны. Но ради чего? Конечно уж, не для того, чтобы, черт возьми, русская нефть, русское железо, русский хлеб помогли этому пивному выскочке, этому тупоумному фон-баронишке прижать к ногтю могущественные Соединенные Штаты! Мы еще посмотрим, кто кого!"

Петерсон знал, что фон дер Рооп разорился, говорили даже, что он хотел выброситься из окна девятого этажа. Видимо, какая-то добрая душа вызволила. А жаль. Очутился бы там Гарри, он бы даже помог ему взобраться на подоконник.