- А нам, военным корреспондентам, не полагалось оружие. Блокнот и карандаш... и забубенная головушка. Чтобы доказать, что мы не какие-нибудь "цивильные", не тыловые крысы, мы лезли на рожон, обязательно увязывались в разведку, шатались по линии огня и боже упаси, чтобы мы поклонились летящей пуле! - вспоминал Крутояров, и начинались рассказы, приводились случаи, назывались имена, все трое перебивали друг дружку, все трое говорили враз.

Оксана не отставала от мужчин, ей тоже было что порассказать. Много насмотрелась она в лазарете. После каждого сражения ни одной койки свободной и не успевают выносить в морг... Это там, в строю, война выливалась в бешеную скачку, в грохот орудий, татаканье пулеметов, раскатистое "ура" и звуки горна. Оксана видела изнанку войны: клочья мяса, тазы с кровью, лица, искаженные от боли, ноги, завернутые в простыню, выносимые из операционной...

Поезд мчался среди полей пшеницы и гречи, мимо живописных сел Подолии.

- Иван Сергеевич! Скорее, скорее, ведь это же Белая Церковь! Восьмого июня - в двадцатом году - мы ворвались на полном аллюре в город... Это почти в такое же время года, как сейчас! Вы представляете? Все цветет, благоухает... И конница мчится, и, может быть, люди и сами не замечают, что они кричат, кричат "ура", кричат "бей!"... и все сметают на пути... Сверкают клинки на солнце... Как странно, что никакого следа, ни одной вмятины! Купола церквей... ветряки... женщина идет, несет полные ведра воды на коромысле...

- Да-а... Белая Церковь... - в раздумье произносит Крутояров. - На этом месте стоял когда-то древний город Юрьев... Да-а... Все цветет. Все забывается. Всему черед.

- Вот здесь, кажется, смертельно ранило папашу Просвирина... Или не здесь?.. Иван Сергеевич! Скорее! Что это? Как будто станция Вапнярка? Да, она. На этой станции эскадрон Криворучко, помню, захватил эшелон с обмундированием. Вот было дело! Все раздетые, разутые, и вдруг - целый эшелон! Одних валенок два вагона! Хотел бы я побывать на реке Тетерев, на реке Здвиж... Прийти и постоять на берегу... Течет река, журчит река и все былое смывает. Помню, я лежал рядом с Савелием, мы ждали сигнала атаки. Туман был, можете себе представить, в двух шагах ничего не видно. Оттого ли, что приходилось лежать неподвижно, но пробирало до костей. Даже сейчас хочется поежиться... Правда, странно все это? Вот и туман рассеялся, и бои кончились, и хлеба на полях убирают, а я еду в поезде, в отдельном купе... и на столике у нас пирожки с рисом, с яйцами...

- Миша, расскажи про голубей, - попросила Оксана.

- Да, это действительно забавно. Голуби сопровождали нашу бригаду во всех походах, куда мы - туда и они. Все-таки у нас не переводился овес, и вообще бойцы любят птиц. И знаете до чего привыкли голуби к боевой жизни! В пору хоть зачисляй в эскадрон. Нас они абсолютно не боялись, клевали крошки хлеба с ладони, знали, когда кормят лошадей - значит, и им перепадет, сидели на повозках, как в городах сидят на карнизах крыш. Начнется бой - голубей как языком слизнет, как будто их и не было. И знаете почему? Прятались в ящиках пулеметных тачанок. Ведь до чего сообразительны! Это был у них блиндаж, боевое укрытие. Очень смешные птицы!

4

Чем ближе подъезжали к Одессе, тем больше было воспоминаний и рассказов. Однако неизвестно, когда, с какого момента, в вагон стала проникать какая-то тревога, какое-то предчувствие неминуемой беды - той, о которой скептики говорят, что, если тихо идешь, беда догонит, а шибко идешь - беду нагонишь.

Все трое - и Оксана, и Крутояров, и Марков - были неисправимые оптимисты, любили жизнь, верили в добро и всячески старались стряхнуть с себя необъяснимую задумчивость, странные, ничем не оправданные предчувствия. Но почему это у железнодорожника, который стоит на платформе, такое хмурое лицо? О чем там возбужденно толкуют, собравшись в кучку? Мало ли о чем. Но видимо, были уже неуловимые признаки чего-то, взволновавшего всех.

Первым увидел траурный флаг Марков. Все трое молча переглянулись. Мысли всех троих унеслись в Москву. Никто из них не назвал ни одного имени. Но некоторые дорогие, привычные имена мелькнули в сознании. Ведь если траурные флаги на вокзале, значит, умер какой-то крупный деятель... На лицах всех троих было написано: "Кто?" Ни одному из них и в голову не приходило, что произошло в действительности.

- Что это означает? Флаги... - спросил Крутояров проходившего мимо военного.

- Вы что, не знаете? Убит Котовский.

5

Померкло небо. Померкла радость. Так весело начавшееся путешествие окончилось столь неожиданно и печально. Кто бы мог подумать, что ехали на свидание, а попали на похороны?!

Все трое стояли у гроба. Крутояров был молчалив и задумчив. Сверкали ордена. Боевое оружие было возложено на гроб. Рядом темнели кандалы - те самые, что когда-то бряцали, сковывая руки и ноги славного борца за свободу.

Как осунулся и сразу постарел Крутояров! Какая бледная стала Оксана! На ней лица нет. Марков был в состоянии окаменелости. Известие о смерти Григория Ивановича оглушило, как самый жестокий удар. Как в тумане воспринималось все происходящее вокруг.

Марков молча пожимал руки съехавшимся отовсюду котовцам. Как много дорогих, знакомых, близких! Вот и Криворучко. Вот и Белоусов. А это кто? Костя Гарбарь? Встретил бы на улице, прошел бы мимо, так он изменился, повзрослел.

С каждым поездом прибывают все новые и новые лица. Делегация от курсантов... Делегация от пионеров... Делегацию Реввоенсовета возглавляет Буденный. Мужественное, овеянное ветрами степей лицо славного полководца нахмурено. А вот в уголке отвернулся и плачет старый вояка, конник-котовец, тысячу раз глядевший смерти в глаза...

Марков знал уже подробности убийства. Рассказал Белоусов. Рассказывал с паузами, замолкнет, страшным усилием воли овладеет собой и продолжает хриплым голосом:

- Недосмотрели. Обо всем подумали, а вот это... что найдется продажная гадина, - вот этого не учли...

На Белоусова страшно смотреть. Стиснуты зубы, глаза полыхают черным пламенем ненависти. Лицо искажено судорогой. Скулы заострились. И голос стал какой-то другой.

- Я ведь с первого взгляда понял, что этот меняла, этот грязный комбинатор и аферист не наш человек, чужак, по всему складу чужак. Кабатчик был, кабатчиком и остался. А Григорий Иванович беспредельно верил, что в самой отпетой душе сохраняются какие-то человеческие зачатки...