- Ну, и какая же под нами сейчас конкретная страна? - спросил Фаддей Абдуразякович, испытующе глядя Тимофееву в глаза. Тот ответил твердо и уверенно.

- Афоня, передавай! - чуть поколебавшись, скомандовал командир. Вот здесь-то и понадобился талант древнего грека.

Он передавал почти непрерывно. "Ваше превосходительство господин президент! Пролетая над вашей страной..." "Ваше превосходительство синьор премьер-министр! Находясь в воздухе вашей республики..." И само собой "Уважаемые товарищи!.."

Так начинались все эти радиограммы. И под каждой значилась подпись "Мукрулло". И действительно. Фаддея Абдуразяковича уже знал весь мир, и никакие титулы не требовались.

Да, чтобы не испытывал читатель недоумения, нужно пояснить, что радиостанция имела специальную приставку, способную переводить человеческую речь на язык точек и тире, а также наоборот. И пользоваться ею можно было двояко, в зависимости от важности радиообменов.

ЦУП едва пробился сквозь эту почти непрерывную передачу. Едва Афанорель переключил рычажок на прием, динамик взорвался гневным монологом. Можно себе представить, каким был бы этот монолог, если бы можно было заставить весь остальной, мир заткнуть уши.

"Мукрулло, вы что себе позволяете!? Ведь есть же границы! Одумайтесь, если собираетесь возвращаться! Мы понимаем ваше состояние, но кто вас уполномочил на эти приветствия?! Это в конце концов не по правилам, этого нет ни при какой демократии, остановитесь, Мукрулло!..

А вы, Афанорель, вы что, офонарели?! Вы же всегда были дисциплинированны образцово! Не идите на поводу у вашего сумасшедшего главврача! Восстаньте, сбросьте его иго!..

Восхищаемся вашим мужеством, мысленно с вами, держитесь. ЦУП. Штаб. Родственники".

И тут они покинули пределы радиовидимости. Мукрулло подозрительно глянул на своего верного радиста, не собирается ли тот сбрасывать иго. Тот, похоже, не собирался. Хотя, чужая душа, конечно, потемки, и ни в ком нельзя быть уверенным, как в себе.

А Афанорель, действительно, не хотел никакой борьбы, он был убежден, что в любом случае останется ни при чем, если, конечно, вся эта фантасмагория, начинающая, честно говоря, надоедать, завершится благополучно.

Но не хватало времени на размышления. Тимофеев все объявлял и объявлял проплывающие внизу страны и надо было передавать очередные приветствия. Что интересно, на них иногда отвечали. Но надо признать честно, отвечали на радиограммы Мукрулле немногие.

На что рассчитывал Мукрулло? А наверное, на то, что его, ставшего теперь таким знаменитым, ставшего фактически видным общественным деятелем самостоятельно и при помощи слепой стихии, никто уже не посмеет лишить завоеванного положения.

Так прошло без сна чуть не двое суток. И все трое повалились спать, не раздеваясь, когда внизу широко раскинулся необозримый даже с такой высоты океан.

Они отоспались как следует, а океан все продолжался и продолжался. Время от времени на почтительном расстоянии показывались какие-то самолеты, они то приближались, то удалялись, но было видно, что это происходит по какому-то строго определенному графику. И было ясно, что это не случайные самолеты, а назначенные сопровождать и смерч, и вполне опознанный летающий объект на его вершине.

Из подслушанных разговоров Афанорелю удалось понять, что летчики с большим подозрением относятся к этому воздушному судну русских, к этой летающей казарме кавалерийского полка, что им очень хочется шарахнуть по ней ракетой и поглядеть, что из этого выйдет. И было очень страшно, поскольку почему-то казалось, что у них не может быть такой железной дисциплины, как у нас.

Афанорель переводил подслушанное Фаддею Абдуразяковичу, а тот лишь мрачнел лицом, но вслух ничего не говорил. Он вдруг все чаще стал делаться таким вот мрачным, даже со своими ближайшими помощниками перестал разговаривать, перешел исключительно на приказной тон, словно был прирожденным солдафоном, а не лейтенантом запаса.

Мукрулло совсем перестал общаться с больничными массами, а если общался с ними, то лишь на языке письменных приказов, которые по нескольку раз на дню приходилось вывешивать на бывшей "доске объявлений" все тому же Афанорелю.

Главврач явно превращался в диктатора, то ли он собирался до конца своих дней болтаться в воздухе, то ли не надеялся на мягкую посадку. Во всяком случае, было похоже, что он хочет успеть реализовать все свои наклонности. И дурные, и умные.

И о чем это они так долго и так секретно совещались с дядей Эрастом, который стал его последним ближайшим приближенцем, но уже ближе всех предыдущих, вместе взятых? И отчего это дядя Эраст после совещания с Мукруллой стал так пристально поглядывать на Владлена Сергеевича?

Скажем сразу, что эти вопросы так и остались без ответов. Видимо, несмотря на стремительность всяких перемен и событий, не достало времени на то, чтобы ответить на все вопросы. Полет ведь не мог продолжаться бесконечно. Он же проходил не в безвоздушном пространстве...

Над Атлантикой летели, ощущая некоторое беспокойство. Вдруг появились признаки того, что смерч идет на убыль, райбольница стала помаленьку терять высоту, это не было заметно невооруженным глазом, но любознательный Тимофеев и тут оказался молодцом, он утверждал, что, пользуясь настенным астероидом, с незапамятных времен висящим в приемном покое, а также сводками погоды, которые постоянно передаются наземными радиостанциями, может запросто определять высоту полета с точностью до десятка метров.

И скоро представилась возможность проверить его утверждение. Афанорель не самовольно, конечно, а по указанию Мукруллы взял да и установил прямую радиосвязь с одним из иностранных самолетов. Подобрал частоту, что ли. И запросил у него сведения о высоте.

- О'кей! - откликнулся чужой летчик. - Лады, сейчас сообщу, только свяжусь с базой, попрошу разрешения!

"Ну-у, это они за сутки не решат!" - разочарованно подумали путешественники.

А им было очень важно знать насчет высоты, это же был для них вопрос жизни и смерти. Тимофеева они, конечно, уважали за его нужные всем познания, верили ему, но он и сам был рад возможности проверить свои расчеты, сам, выходит, допускал возможность ошибки.

А летчик, вопреки ожиданию, быстренько согласовал вопрос с базой и уже через час сообщил нужное сведение. И даже пообещал периодически информировать об изменениях высоты. Видимо, такой приказ ему дали с базы, рассудив, что знание путешественниками, а точнее, невольными нарушителями воздушного пространства, высоты своего полета само по себе не содержит угрозы национальной безопасности.

Это была радостная договоренность. Фаддей Абдуразякович стал даже менее мрачным и строгим благодаря ей. Конечно, перспектива грохнуться в океан, над которым на спасет никакой, даже самый совершенный парашют, не могла ни его, ни кого другого радовать, но договоренность с иностранной державой об обмене информацией была архиважна прежде всего в политическом плане. Что там греха таить, в какой-то момент Фаддею Абдуразяковичу показалось, что положено начало чему-то великому, каким-то даже, может быть, отношениям...

Но никаких отношений не получилось. Да и не могло получиться. Ведь и сам Мукрулло, с одной стороны, неосознанно стремясь к каким-то особым отношениям, с другой стороны, - также неосознанно боялся их, ужасался даже. Вот если бы под его началом была не больница, а хотя бы какой-нибудь клочочек земной поверхности, вот тогда, кто знает, может, он и решился бы объявить этот клочочек независимой республикой. А так что ж - летаешь, летаешь верхом на бывшей казарме кавалерийского полка, да где-то сядешь?..

Ну, а рядовой народ больницы летел над Атлантикой все-таки с замиранием сердца. Страшновато все-таки было. Конечно, дежурные по парашюту отбирались из числа самых надежных граждан, конечно, можно было надеяться, что в нужный момент они не оплошают, выбросят купол в слуховое окно как надо. Конечно, по сигналу СОС все ближайшие судна ринутся на помощь терпящим бедствие.