Селедочник и дворник вышли. Кучер и Алешка тоже вышли, чтобы не оставаться в сарае.

- Жил человек и помер! - сказал кучер, глядя на окна, в которых все еще мелькали тени. - Сегодня утром тут по двору ходил, а теперь мертвый лежит.

- Придет время, и мы помрем, - сказал дворник, уходя с селедочником, и их обоих уже не было видно в потемках.

Кучер, а за ним Алешка, несмело подошли к освещенным окнам. Очень бледная дама, с большими заплаканными глазами, и седой, благообразный мужчина сдвигали среди комнаты два ломберных стола, вероятно, затем, чтобы положить на них покойника, и на зеленом сукне столов видны были еще цифры, написанные мелом. Кухарка, которая утром бегала по двору и голосила, теперь стояла на стуле и, вытягиваясь, старалась закрыть простынею зеркало.

- Дед, что они делают? - спросил шепотом Алешка.

- Сейчас его на столы класть будут, - ответил дед. - Пойдем, детка, пора спать.

Кучер и Алешка вернулись в сарай. Помолились богу, разулись. Степан лег в углу на полу, Алешка в санях. Сарайные двери были уже закрыты, сильно воняло гарью от потушенного фонаря. Немного погодя Алешка поднял голову и поглядел вокруг себя; сквозь щели дверей виден был свет все от тех же четырех окон.

- Дед, мне страшно! - сказал он.

- Ну, спи, спи...

- Тебе говорю, страшно!

- Что тебе страшно? Экой баловник!

Помолчали.

Алешка вдруг выскочил из саней и, громко заплакав, подбежал к деду.

- Что ты? Чего тебе? - испугался кучер, тоже поднимаясь.

- Воет!

- Кто воет?

- Страшно, дед... Слышь?

Кучер прислушался.

- Это плачут, - сказал он. - Ну, поди, дурачок. Им жалко, ну и плачут.

- Я в деревню хочу... - продолжал внук, всхлипывая и дрожа всем телом. - Дед, поедем в деревню в мамке; поедем, дед, милый, бог тебе за это пошлет царство небесное...

- Экой дурак, а! Ну, молчи, молчи... Молчи, я фонарь засвечу... Дурак!

Кучер нащупал спички и зажег фонарь. Но свет не успокоил Алешку.

- Дед Степан, поедем в деревню! - просил он, плача. - Мне тут страшно... и-и, как страшно! И зачем ты, окаянный, меня из деревни выписал?

- Кто это окаянный? А нешто можно законному деду такие неосновательные слова? Выпорю!

- Выпори, дед, выпори, как сидорову козу, а только свези меня к мамке, сделай божескую милость...

- Ну, ну, внучек, ну! - зашептал ласково кучер. - Ничего, не бойся... Мне и самому страшно... Ты богу молись!

Скрипнула дверь, и показалась голова дворника.

- Не спишь, Степан? - спросил он. - А мне всю ночь не спать, - сказал он, входя. - Всю ночь отворяй ворота да запирай... Ты, Алешка, что плачешь?

- Страшно, - ответил за внука кучер.

Опять в воздухе ненадолго пронесся воющий голос. Дворник сказал:

- Плачут. Мать глазам не верит... Страсть как убивается.

- И отец тут?

- И отец... отец ничего. Сидит в уголушке и молчит. Детей к родным унесли... Что ж, Степан? В своего козыря сыграем, что ли?

- Давай, - согласился кучер, почесываясь. - А ты, Алешка, ступай спи. Женить пора, а ревешь, подлец. Ну, ступай, внучек, иди...

Присутствие дворника успокоило Алешку; он несмело пошел к саням и лег. И пока он засыпал, ему слышался полушепот:

- Бью и наваливаю... - говорил дед.

- Бью и наваливаю... - повторял дворник.

Во дворе позвонили, дверь скрипнула и тоже, казалось, проговорила: "Бью и наваливаю". Когда Алешка увидел во сне барина и, испугавшись его глаз, вскочил и заплакал, было уже утро, дед храпел и сарай не казался страшным.