Шелихов вздохнул и махнул рукой:
- Бороться одному со всей сворой конкурентов-зачинщиков и их прихлебателей, ох, как трудно!
- Успокойтесь, Григорий Иванович, - серьезно заговорил Резанов. - Я понимаю, что вам тяжело, но ведь Биллингс все-таки уже прошлое.
- Прошлое? Ошибаешься! Не прошлое, а настоящее и будущее. Из поколения в поколение пойдет гулять и уже, видишь, гуляет по свету гнусная молва, что Шелихов - зверь, что его рубли в крови народов... - сдавленным голосом проговорил Шелихов, отходя в гущину обступившего полянку леса, и только замиравший треск валежника под грузными неверными шагами показывал, что он не может успокоиться...
Треск ломающихся прутьев валежника возобновился, и из чащи снова послышался голос Шелихова:
- Разволновался и не досказал тебе об истории с книгой о моем странствовании... Наставили там нулей, насовали лишнего, ну и дьявол с ними, не стал и связываться, пусть их; приврал Шелихов, так приврал - все моряки так делают. Ты сам читал, знаешь... Нет, придумали штуку похуже: через год хлоп - еще книга - "Продолжение странствований Шелихова". А на самом деле это журнал Измайлова и Бочарова. Как попал в печать, не знаю, а там точное указание, где и как зарыты доски с надписью "Земля Российского Владения"... Я, Шелихов, дал слово царскому наместнику держать дело в великой тайне, а они на, поди!.. Государственную измену мне пришили. Это свежий подвох под мое честное, именитого российского купца имя... Я не зря ношу на пожалованной мне самой матушкой царицей медали надпись: "За усердие к пользе государственной распространением открытия неизвестных земель и народов и заведения с ними торговли..." Очисти теперь себя, ну-ка!.. Зверь и изменник отечеству, а не именитый...
- Не растравляйте себя, Григорий Иванович, успокойтесь, - упрашивал Резанов взбудораженного Шелихова. - Приеду в Петербург, разыщу негодяев. Попляшут они у меня!..
Добрались до Иркутска, окончательно сдружившись.
- Ты аккуратно к Шелиховым каждый день ходишь, как в департамент, подтрунивали над Резановым его родители.
- Сватаюсь, - смеялся Резанов, - хочу иркутским женихам нос натянуть!
- В добрый час. А как в дорогу миллионы золота повезешь?..
Оставалось до отъезда две недели. Резанов посвящен был во все планы и предположения Шелихова, познакомился и с вернувшимся из Петербурга Мыльниковым. Говорили о делах вместе с ним...
Заставши как-то Анну, уединившуюся в столовой с вязаньем, Резанов решительно стал в дверях, мешая ей пройти, и сказал:
- Анна Григорьевна, одну минутку...
Вспыхнув до корней волос, она опустила голову. Не подымая глаз, теребила остававшееся в руках вязанье.
Сверху Резанову виден был аккуратный пробор красивых золотистых, как у матери, туго заплетенных в тяжелые косы волос.
- Я полюбил вас... Согласны быть моей женой? - тихо спросил он. Ответьте, как вы?
- С отцом говорили? - спросила Анна, наклоняя голову еще ниже. И на ответ "да" скороговоркой, продолжая смущаться, бросила:
- Присылайте сватов...
Выскользнув из-под рук Резанова, уже раскрытых для объятия, Анна вбежала в свою комнату, закрылась на ключ и уткнулась мокрым от слез лицом в подушку.
10. СМЕРТЬ ШЕЛИХОВА
Июньский рассвет теплый, но тусклый и слезливый. Григорий Иванович вышел на свой двор, погруженный еще в глубокий сон. Подняв голову к небу, он посмотрел на низко бегущие тонкой паутинкой слезоточивые облака, на стайки носившихся крикливых и юрких стрижей и направился решительным шагом к конюшне.
- Да закладай сейчас же! - послышался оттуда его приглушенный голос. Потом донеслось недовольное бормотание и какой-то невнятный вопрос конюха, а вслед за тем резкое хозяйское "не-е", и Григорий Иванович, стараясь не шуметь, вернулся в дом.
Неосторожным бряцанием медного соска умывальника он разбудил Наталью Алексеевну. Она показалась на пороге в легком халатике.
- Никак куда-то собрался, Григорий Иванович? С вечера ничего не говорил...
- Не спалось, голубка, ну вот и надумал, - не переставая булькать умывальником, отвечал густо намыленный Григорий Иванович. Неожиданно он выпрямился и брызнул холодной водой в лицо жены, роняя на пол мыльную пену.
- Ах! - вскрикнула Наталья Алексеевна, закрываясь руками. - Дети увидят - скажут, отец разыгрался, как маленький... Слышишь? Надолго ли собрался?
- Нет, ненадолго. Думаю слетать на "Железный" к Бутыгину.
- Это на Петровский-то завод? Полтыщи верст...
- В неделю обернусь. Хочу посмотреть, нельзя ли чего приспособить для пильной мельницы на Кадьяке. Не тащить же каждый пустяк из Питера...
- Смотри, погода-то хмурится, - показала в окно Наталья Алексеевна.
- Стрижи выше облаков летают - к вёдру, значит... Чайку бы...
Через полчаса озабоченный, но бодрый, как всегда, Григорий Иванович уже тарахтел по городским ухабам.
На постройке пильной мельницы на американских островах чуть не в каждом письме настаивал главноуправляющий Баранов, а давно выписанное из Петербурга оборудование не приходило.
Разгулявшийся вскоре на редкость погожий денек не радовал Григория Ивановича: невеселые мысли не выходили из головы.
"Старый дурак, - досадовал он на своего главного и давнишнего компаньона, а в прошлом хозяина, Голикова, - от рук отбился, ничего не платит в компанию. Мало того, допустил до протеста векселя, а свой пай - до секвестра. Свою долю мехов в компании стал выхватывать еще по дороге, до дележа... Задумал что-то с переводом своего пая на чужое имя, зачем-то повадился тайком то к Лебедеву-Ласточкину, то к Мыльникову... Наушничают там, наговаривают на Баранова... Мешает, видно, их темным делишкам..."
Шелихов давно чувствовал, что вокруг него сплелось какое-то крепкое кольцо, из которого он никак не может выкарабкаться. И это кольцо угрожающе сжималось со времени удачи на островах, а особенно, когда стали известны его намерения завести там постоянные русские промысловые поселения, чтобы создать одно общее дело и охватить им все открытые земли.
Недоброжелательно, как к чужаку и выскочке, относились к Шелихову в Иркутске, старались чем-нибудь досадить, помешать. Его удачи питали и увеличивали родившуюся ненависть. Особенно радовали недоброжелателей постоянные подкопы под наиболее близких к Шелихову людей - таких, как Баранов
Однако Шелихов не подозревал, что дело дошло до твердого решения разорить его или устранить. Мыльниковы даже сколотили уже особую компанию и собирались двинуть на острова собственные корабли и силой выгнать оттуда шеликовских промысловых людей. И чем больше возвышал Шелихова своим вниманием Петербург, тем настойчивее действовали иркутские его недоброжелатели.
Григорию Ивановичу вспоминались забытые было картины опасного пребывания на Кадьяке. Островитян, взбудораженных приездом русских, он постепенно приручал лаской, подарками. И как снег на голову, обрушивались неожиданные и необъяснимые нападения. Тогда кропотливые доискивания Шелихова обнаруживали происки то подкупленных конкурентами людей, то безнадежного труса, гадливого дурня, подлекаря Бритюкова, навязанного ему в Охотске.
На островах, заражаясь, видимо, от хозяев, партии промышленных силой сгоняли друг друга с насиженных мест, брали своих русских в плен и чуть не в аманаты, морили голодом, натравливали туземцев и вели между собой нескончаемую войну... "Не лучше ли, в самом деле, - думал Шелихов, - просить царицу не о том, чтобы сколотить всех воедино, а чтобы прислала генерала и солдат с саблями, как погрозила сама? Пускай расправляется с ними, как знает, если в ладу жить не умеют. Да чем-то еще окончится эта проклятая история с книгой... Дернула же нелегкая в сочинители лезть!"
А в это время с островов, от верного Александра Андреевича Баранова, уже плыло полное тревоги письмо: "Извещан я, что в изданной от вас в печать книжке (каковая и здесь было открылась, но я воспретил) обнаружены все секретные дела. Хранить ли здесь сию тайну государственную за секрет, по силе строгих предписаний прежних и нынешних правителей, или оставить в пренебрежении?"