Но за глаза он презрительно называл тех же священников и монахов "долгогривыми" и, опрокидывая рюмочку и нанизывая на вилку груздочков, любил пошутить: "Ее же и монаси приемлют". Религия нужна была ему на островах "для умягчения нравов" и для того, чтобы поражать воображение дикарей торжественностью и благолепием богослужения...
Встречали монахов колокольным звоном, а кое-где около церквей и целым причтом, в лучших облачениях, с клиром. В архиерейской церкви служили молебен. Слушали епископское слово приветствия и ответное - архимандрита. Словом, было торжественно и пышно.
На следующий день Григория Ивановича посетил особенно интересовавший иркутян "уполномоченный самой императрицы". Шли слухи: "Гвардейский офицер, у императрицы бывает каждый день... В правительствующем сенате заседает... По распоряжению царицы обучает законам самого Платона Александровича Зубова".
- Вот когда настоящая заручка в Санкт-Петербурге будет у Шелихова, волновались конкуренты.
- Холостой, - шептались в семьях, - а ведь Анна-то у Григория Ивановича на выданье... Неужто упустит случай породниться?
Оказалось, что сенатский чиновник - родной сын председателя Совестного суда Петра Гавриловича Резанова. Приехал отца повидать. У него и поселился. А что состоял прокурором самого правительствующего сената, этого не отрицал и сам отец.
Заволновались свахи. Одна успела побывать, как вхожая в дом, у Натальи Алексеевны и с полчаса шушукалась с нею наедине. Проходя мимо Анны и прощаясь с нею, она как бы мимоходом спросила:
- Ты что же это, Анна Григорьевна, вздумала голову кружить приезжим кавалерам - обижать своих?
Вспыхнула Анна, хотела было что-то спросить, а свахи и след простыл...
Прокурор правительствующего сената Николай Петрович Резанов оказался красивым, веселым и простым молодым человеком. Держался он скромно, забавно рассказывал о своих дорожных впечатлениях и придворных сплетнях, ни разу не похвастал тем, что видает императрицу. И больше всего интересовался Иркутском. А от Натальи Алексеевны буквально не отрывался, требуя подробностей о житье-бытье ее на островах... Понравился он решительно всем, даже требовательному отцу.
"Можно подумать, что сам только что прибыл с Кадьяка, так досконально все знает", - удивлялся Григорий Иванович. И решил хвастнуть перед Резановым школой, устроенной им для вывезенных с Кадьяка алеутских ребят.
- Давайте осмотрим школу сначала вдвоем, - тут же предложил Николай Петрович. - А там, если охота, для миссии устройте парадный смотр отдельно.
Школа с общежитием занимала отдельный дом с флигельком, где помещалась поварня. Ребят застали за уроками.
Любопытные черные глаза с лукавинкой вперились в забавное, похожее на человека существо из столицы. Они никогда не видели такой головы в мелких кудряшках... Хорошо бы до них дотронуться... Существо, если только это настоящий человек, прикасалось, подходя, к их стриженым головам, но это было мало похоже на прикосновение, скорее легкое дуновение какого-то ласкового ветерка... И белая рука с длинными пальцами, украшенными светящимися колечками, не могла быть настоящей - таких нет. А что у него на ногах с такими изумительными застежками? А гладкие нежные штаны до колен - из чего они сделаны? Все интересно, но совершенно непонятно. Говорит и улыбается, а что говорит - не поймешь ни одного слова, кроме "Григорываныч", когда обращается к тойону Шелихову... Как трудно слушать и понимать учителя, когда перед глазами этот странный приезжий!
Однако учитель овладел вниманием учеников довольно скоро. Писали под диктовку на доске русские буквы и целые выражения, прочитывали вслух, складывали и вычитали числа, загибая пальцы или наизусть.
Учителю очень хотелось блеснуть знаниями старших учеников, заучивших книжку "Об обязанности русского гражданина".
Смешно было, как старательно двенадцатилетние детишки выговаривали, отчеканивая каждое слово: "Закон христианской научает нас взаимоделати друг другу добро, сколько возможно". Или: "Законы можно назвати способами, коими люди соединяются и сохраняются в обществе и без которых бы общество разрушилось". Называя по-алеутски себя и селение, откуда происходит, мальчик отходил в сторону. Шелихов тут же добавлял вслед отходящему:
- По святому крещению - Роман.
Старшие щеголяли таблицей умножения, четырьмя правилами арифметики и бойко, с азартом отстукивали костяшками на счетах. Не выдержал и подсел к ним сам Григорий Иванович. Тут он называл детвору и по-христиански, и по-алеутски, как попало, и задавал задачи "на счет вперегонки". Ясно было, что он здесь не случайный гость, а свой - ребята его не дичились, свободно отвечали ему по-русски.
За бойкий правильный ответ Шелихов с детски горделивой радостью каждый раз вынимал из кармана гостинец.
В заключение гостю была представлена оркестровая музыка: флейты, скрипки, контрабас, тарелки, а всех покрывал большой турецкий барабан.
- Что твой Преображенский полк идет со свистульками! - пошутил Резанов.
- Пока достигли одного: шибко громко, - смеялся Шелихов. - Теперь стараемся дальше... - Он кивнул мальчику с контрабасом. Тот отставил контрабас к стенке и с вызывающим видом подошел к Шелихову, но тут напускная храбрость, видимо, его покинула, и он виновато опустил голову.
- Андрюша, тебя, говорят, два раза драли, - сказал сурово Григорий Иванович. - За что?
- Я не хочу учиться на скрипке, а бас мне нравится, - проговорил мальчик.
- Розгами учитель драл? - спросил Шелихов.
- Нет, рукой... - левая щека мальчика задергалась, крупные слезинки покатились вниз, прокладывая борозду, растираемую грязным кулачком. - Я буду и на скрипке, - пообещал Андрюшка.
- Ну вот, это другое дело, молодец... - сказал Шелихов и протянул мальчонке несколько разноцветных леденцов.
- К чему вы их готовите, Григорий Иванович? - спросил Резанов уже в сенях.
- До зарезу нужны служащие в конторах, хотя и там у меня есть школа и учителя из моряков и конторщиков. Мне учителя из своих алеутов еще больше нужны. Этих думаю задержать лет до семнадцати, а потом - в семинарию мечтаю... Ну, да это не скоро...
- А взрослых учить не пробовали? - спросил Резанов.
- Не выходит... А паче всего, - добавил Шелихов после раздумья, мореходы нам нужны. Хочу теперь же к навигацкой школе приступить. Кораблей на островах нужно много, - он глубоко вздохнул, - а кто командовать будет? Морские офицеры? Первое - не пойдут, а во-вторых, ежели и пришлют выгнатых или еще кого-нибудь, на кой они бес! Кому охота жить на островах, кроме открывателей? Вот эти - другое дело: с корабля просто не выгонишь. Для них и корабли стоит строить особые и команды подбирать не простые.
- А про каких вы открывателей обмолвились? На самом деле есть такие, или только мечтаете о них?
- Мало, но есть. Слыхали, быть может, про штурманов Измайлова и Бочарова? Оба уже не молодые... Когда-то были замешаны в Большерецком бунте, устроенном ссыльным поляком Беневским. Одному пришлось побывать с ним даже во Франции, другому удалось сбежать с дороги.
- Я что-то слышал об этой истории, - подтвердил Резанов, силясь вспомнить. - Встревожила она государыню...
- Ну вот, оба и служат у меня штурманами.
- И как?
- А вот так: им только бы плавать на кораблях, открывать новые земли, описывать да наносить на карту - настоящие мореходцы! Они понемногу и алеутов натаскивают на это дело. Отдадут якоря у какой-нибудь земли - все кругом и облазят и обмерят... Отважные, ничего не боятся. Всех плавающих англичан, шведов, бостонцев, разных там Куков, Чатамов наизусть знают - со всеми не раз встречались. И не зевают: хорошо помнят, что все Куки одним миром мазаны: чуть недосмотрел, обязательно десяток ружьишек, а то и пушчонку нашим островитянам против нас же сбудут. Только это Куки наладят все, шито-крыто, ан смотришь - из-за мыса кораблишко с Измайловым или Бочаровым тут как тут... Ну и, смотришь, уходят пришельцы ни с чем.