- Почтенный Юньтин! - В его голосе звучала тревога. Юньтин прозвание моего дяди. Надо сказать, что в те времена маньчжуры во всем очень старательно подражали китайцам, очевидно надеясь, что и они, и их дети, и даже внуки будут всегда занимать место знаменных. Вот почему у досточтимых маньчжурских интеллигентов, кроме обычного имени, появились звучные и красивые прозвания. Постепенно эта привычка (а она считалась проявлением вкуса изысканного и высокого) распространилась на мелких военных вроде цаньлинов и цзолинов. В старые годы не только знаменные люди, но даже те, кто нигде не служил, уже не называли себя "вторым братом" или "четвертым господином", а стали добавлять к имени благозвучные слова вроде "тин" - "беседка", "чэнь" - "чиновник", "фу" "заслуженное имя". Мой дядя, к примеру, стал Юньтином [Юньтин "Облачная беседка", Чжэнчэнь - "Истинный чиновник"], свекор Чжэнчэнем, а муж сестры придумал себе прозвание Дофу, которое сам же в шутку превращал в "доуфу", что означало "бобовый сыр". Лучше уж стать "бобовым сыром", чем лишиться звучного имени! Представьте, что собеседник, согнувшись в почтительном поклоне, спрашивает у вас: "Как ваше уважаемое прозвание?" - а ему в ответ молчание. Разве подобная маловежливая немота приличнее "бобового сыра"?
Дядя уловил в голосе гостя волнение, но с расспросами не спешил. Его положение обязывало соблюдать невозмутимость. По званию он выше гостя на целый ранг, дольше его служил на чиновничьем поприще, а потому он несравненно опытнее. С видом знатока дядя некоторое время внимательно разглядывал птиц, даже сделал ряд одобрительных замечаний и только после неоднократных обращений гостя позволил приступить к серьезному разговору.
- Почтенный Чжэнчэнь! К вашему сведению, у меня тоже неспокойно на душе. Посудите сами, мне уже за пятьдесят, и силы у меня уже не те, что раньше. Вон взгляните: голова почти облысела, плечи ссутулились. Ну скажите, на что я теперь гожусь?.. А эти реформы загонят меня в гроб вот и все!
- Кхе-кхе!.. - Свекор легонько кашлянул, но как-то глухо и без обычной музыкальности. - Это вы верно сказали! Четвертовать их мало, этих самых реформаторов!.. Юньтин! Вот, скажем, я... С малых лет я привык жить по своему распорядку и хотя не гнался за звездами, не рвался за луною в небе, однако одеться, к примеру, всегда любил опрятно и чисто. Я привык, чтобы у меня на столе каждый день было нежное мясо барашка, мусюйжоу или жареные почки... А разве моих синегрудых пташек не нужно кормить? Непременно нужно!
- К тому же мы ничего особенного и не просим!..
- Вот именно! Что нам делать, если перестанут платить пособие? Выходи на улицу и торгуй!.. - Чжэнчэнь прикрыл ухо рукой и, подражая голосу уличного торговца, завопил: - Покупай редечку! Слаще груши! Горькую поменяем! Подлетай!.. -Глаза его наполнились слезами, голос дрогнул.
- Эх, Чжэнчэнь! Вы все же немного покрепче меня, а я ведь даже пустышкой-арахисом торговать не смогу. Не выйдет у меня!
- Послушайте меня, Юньтин! Вот, скажем, дадут каждому из нас по сто му земли и скажут: "Обрабатывай сам!" А сможем ли мы работать?
- Понятное дело, не сможем! Это уж точно! К примеру, я не умею даже ковырять мотыгой. Взмахну, глядишь, еще обрублю все пальцы на ноге!
Беседа приятелей длилась долго. Так и не разрешив своих сомнений, они отправились в питейное заведение "Величие неба", где заказали полтора цзиня желтого домашнего вина и несколько тарелок с закусками: отварное седлышко и жареный олений копчик. К ним сразу же пришло спокойствие и удовлетворение. Когда дело дошло до расчета, оказалось, что ни тот ни другой не захватил денег. Между ними начался спор о том, кому платить. Каждый хотел расплатиться непременно сам. Подобные перепалки продолжались у них полчаса и больше.
К тому времени, когда я увидел свет, споры о реформах как будто поутихли, так как нескольким реформаторам отрубили голову. Оба приятеля сразу успокоились, а их встречи в "Величии неба" обрели постоянство. Однако всякий раз, когда раздавался крик уличного торговца - продавца редьки или арахиса ("Орехи - половиночки, даю больше обычного!" -орал торговец), им становилось как-то не по себе. Столько лет находиться на службе и проявить подобное малодушие! Такую невыдержанность!
Зять Дофу в критические дни реформации, запершись у себя дома, принялся штудировать учебник грамоты "Шестисложные изречения". Его уважение к моему двоюродному брату Фухаю в ту пору сильно возросло.
- Очень дальновидный парень этот Фухай! - сказал он однажды жене. Мне кажется, нам тоже надо что-то придумать!
- Как-нибудь перебьемся! Безвыходных положений не бывает! - Сестра произносила эту примечательную фразу всякий раз, когда сталкивалась с трудностями.
- Боюсь, что на сей раз нам не перебиться!
- Если у тебя что-то на уме, выкладывай! Ну, Дофу! - Сестре казалось, что имя мужа звучит очень красиво, а в устах жены - даже современно.
- Какой я Дофу? Я просто доуфу - бобовый сыр! - Он невесело усмехнулся. - Подумай, кого только нет сейчас среди нашего брата, знаменных: гончары, столяры, повара, наклейщики картин...
- А сам ты кем собираешься стать? - Сестра усмехнулась, а про себя подумала: "Чем бы ты ни занимался, я мешать тебе не стану. За кого вышла, того и бери какой он есть!"
- Идти в ученики мне, пожалуй, уже поздновато. Да и кому я нужен, переросток?.. Вот что я думаю: пожалуй, я стану продавать голубей. Самое подходящее для меня занятие! Голубиное дело - что любимый цветок: он нужен лишь тому, кто его любит! Так и голуби. Кто их любит, тот готов выложить хоть десять лянов серебра... Конечно, дело не слишком прибыльное, но все же один лян в месяц, может, и набежит, а этого нам хватит с тобой на несколько недель!
- Хорошо бы, если так!.. - В голосе сестры слышалась неуверенность.
Птиц для продажи Дофу отбирал не меньше двух дней, но наконец выбрал пару сизарей. Продавать голубей ему было жалко, а что делать? Если императорский двор проведет реформы, значит, и ему, Дофу, надо вовремя предпринять какие-то решительные шаги! Едва он появился на птичьем рынке, со всех сторон послышались крики знакомых: