Анна, превозмогая боль, забросила в сумку все свои нехитрые пожитки, спрятала разгаданную "шифровку" сына, нащупала на дне оружие Кола и машинально потрогала гладкий ствол.
"Что-то Лёшка там долго... Потом, он - один, а их двое. Кто знает, что эта сука ещё придумает!..".
Она повесила сумку на плечо, тихо подошла к дверям гаража, заглянула. И как раз вовремя...
Сердце подскочило к горлу:
- Лёшка! - Не своим голосом завизжала Анна...
Реакция Алексея была мгновенной: выстрелы "макарова" прозвучали почти в ту же секунду, что и свист ножа, брошенного Очкастым, заглушая крик Анны, вопль Алёны и резкий выдох "профессора"...
Алексей буквально выкатился из гаража, увлекая за собой свояченицу, а позади них стало взрываться, взрываться и взрываться, разбрасывая по саду клочья огня и комья горящих кирпичей.
- Беги к машине! - коротко приказал он.
Анна заметалась, ища глазами его японскую (тьфу, ты, пропасть, что за название!)...
- Вон, да вон там! - он указал рукой за поворот, где притаилась салатовая "нива".
По-прежнему ничего не понимая, Аня кинулась к ней. Оглянувшись, она увидела, что Алексей вкатывает чужую ощерившуюся одноглазую тачку во двор. "Зачем? Она же сейчас взорвется... Господи! Помоги!" - бормотала она, словно бабка-кликуха.
Бывший афганец снова успел вовремя откатиться от очередного взрыва и что есть силы помчался к машине.
- А... те двое?.. - спросила Анна, ощупывая глазами прожженную рубашку Алексея.
Алексей торопил, не отвечая на вопрос:
- Давай, давай, уходим...
Ответа не требовалось, и так было понятно. Но почему-то - никакой жалости. Зато:
- Слушай, как же картины?!.. - дошло вдруг до неё и стало жалко его работы до слёз.
Алексей только мотнул головой и промычал сквозь зубы:
- Молчи! Не до них!..
- Господи, что же это! Они же сгорят! Давай, пожарную вызовем. Откуда здесь можно позвонить? - не отставала она.
- С ума сошла? Нам теперь светиться нельзя! - он упрямо жал на газ.
- Ну, попросим кого-нибудь. Вдруг хоть что-то уцелеет, - предложила она вновь.
- Да отвали ты! - грубо заорал Алексей и, увидев в зеркальце испуганный, возмущенно сверкающий глаз, тут же протянул ей на заднее сиденье трофейный "сотовый":
- На, вызывай! Только голос измени.
После звонка он и рассказал ей всё, что узнал от Алёны и Очкастого и что, если б не Анна, он бы мог вообще больше никогда ничего не узнать...
Анна зажмурилась, а он объяснил, что попал, видимо, в канистру с бензином, стоявшую между "этой парочкой" (утаил только, что именно в неё и целился).
- Лёш, а твоя машина где? - поинтересовалась женщина, глядя на его опаленную бороду и гадая, что он мог натворить до того, как пришел ей на помощь.
- Не боись, бо-бо никому не сделал, - процитировал он свояченицу. Но затылком чувствовал, что она продолжает испытующе смотреть на него. Тогда Алексей ухмыльнулся и сказал: - Хватит разглядывать мои уши: правое у меня почти такое же большое, как левое! Просто я с другом "махнул, не глядя" на время. Ему давно хотелось опробовать мой хундай на своём протезе.
Анна не переставала удивляться:
- Как то есть "на протезе"? Он что - одноногий и водит?
- Да у него лучший протез в мире: любящая женщина. То, что её имя Галина - все знают, но никто не называет иначе, чем Жена Рустама. Ты мне, мать, лучше расскажи, как тебе удалось так разукрасить горлышко нашей жар-птицы под названьем Алёна?
Анна нервно передернула плечами, болезненно сощурилась, запустила обе пятерни в гущу лохматых волос, изо всех сил сжала их в кулаки... Потом скупо изложила, что случилось в отсутствие Алексея. Он снова помрачнел. Долго молчал. Наконец, высказал вслух мысль, которая посетила его ещё в гараже:
- Значит, выходит, она знала, что не ты Бориса...
- Да, ещё тогда я начала догадываться, что всё подстроено...
- Но почему они подставили именно тебя? - "Нива" загудела, когда мужской кулак со всей силы опустился на руль. - Ты-то за что?..
- Сама виновата... Если бы отпустила его тогда спокойно, без слёз, истерик, скандалов, если б не вопила на всех перекрёстках: "убью-зарежу", не дала бы повода навязать мне мотив.
- Ничего себе "вина". Хотел я в своё время, чтобы моя жена так вот ревновала... А может, и ревновала бы, если б любила меня твоя сестрица Любовь...
Анна лишь горестно вздохнула... Сколько передумано про это!
Борис ведь тоже её не любил. Она ещё совсем девчонкой была, когда в первый раз залетела. Катюхой. Не понимала тогда, что у него в отношениях с ней буйным цветом цветёт лишь одно чувство - чувство долга.
Зато, если б разглядела всё это раньше, не было бы ни Павлика, ни Юрки, ни Пети с Маней...
"Я надеялся всю ночь провести с вами в беседах о былом, но крик петуха помешал мне..."
Юрка! Как же она могла забыть! Женщине, скукожившейся в ней, стало неуютно, пришлось потесниться и уступить место матери. Анна залезла в сумку, достала записку сына и прочла её опекуну детей.
Алексей предложил сначала заехать на его квартиру в Москву - помыться, переодеться, но она умоляюще вскинула на него глаза и попросила:
- Лёш, давай поедем сейчас!
- Ладно, - смилостивился он, - но тогда нам придется проведать Двойника, как ему отдыхается у моего одноногого Рустама.
- Это далеко отсюда? - новая проволочка тревожила мать. Ей не терпелось встретиться с сыном.
Алексей объяснил ей спокойным менторским тоном, как неразумной ученице, что это - необходимо, что они должны привести себя в порядок, дабы не привлекать внимания окружающих к своим персонам. Кроме того, он устал. Ей тоже необходим отдых, чтобы выдержать новую многочасовую дорогу. Путь предстоит неблизкий.
Видок у зятя действительно был - отменный: как у языческого шамана или у доисторической печатной машинки с запавшими клавишами - не знаю, с чем ещё сравнить. Видимо Анна и сама выглядела немногим лучше.
* * *
Они тряслись по проселочной дороге где-то уже с полчаса. Анне вспомнилось, как выезжали они с детьми в такие же вот солнечные летние дни купаться в Серебряный Бор. Так же мчались навстречу деревья, так же слепило глаза, так же слегка укачивало (Аню всегда укачивало. С детства. Даже в троллейбусе). Но она стойко переносила тошноту, зато едва успевала подставлять Петьке с Манькой заранее приготовленные целлофановые пакеты.
Анна увлеклась воспоминаниями, зеленовато-серый глаз, видимый Алексею в зеркальце заднего обзора, потеплел, чуть улыбнулся и тут же невольно прищурился от боли: "ниву" здорово тряхнуло на ухабе.
Алексей резко затормозил:
- Что с тобой?
- Нет, ничего. Спина чуть-чуть... - почему-то смутилась Анна, пошевелила плечами и опять сморщилась.
- Разоблачайся! - приказал Алексей и спрыгнул на землю.
Аня ойкнула, вылезая из машины, повернулась к нему спиной. На даче в панике она не сообразила, что в сумке лежит запасная футболка, и теперь на ней была надета какая-то его старая рубашка, которую она нацепила взамен своей одёжи. (та, что была на ней в гараже, насквозь промокла после двух ведер ледяной воды, когда Аню реанимировал Очкастый.)
Добродушно усмехнувшись, зять поменял тон:
- Давай-давай. Боишься, сглажу?
Она приспустила рубашку на три сантиметра, но её нечесанная грива закрывала шею и плечи. Алексей забрал основную гущу волос, поднял их и даже присвистнул, увидев след от удара.
- В том санатории, откуда я вчера выписалась (неужели только вчера?), мне и почище доставалось.
- Мыветераны, мучатнасраны? - поинтересовался зять, а потом посетовал, осторожно ощупывая кости: - до твоего скелета фиг доберешься. Вот в институте у наших дохлых натурщиц аж позвонки наружу выходили.
- Доктор, скажите, я буду жить?.. - проговорила Аня скорчившись, жалобно-тонким беспомощным голоском.
- И не надейтесь, больной!
Она одернула рубашку и вдруг расхохоталась. Истерично, отчаянно, зло, до икоты, до слёз.