- Я не понимаю, чего ты боишься. Это так здорово! Посмотри...
- Нет!.. - отшатнулся Нахабцев. - Довольно. Хорош мелькать, ты меня совсем с ума сведешь.
- Ладно тебе, - рассмеялся Букин. - Черт с тобой, как хочешь. - И снова стал очень серьезным: - Я вот думаю: если та баба, как ее? Тонкович, что ли? ну, с которой все началось, - если она, на самом деле женщина ничего себе, корчит такую уродину, - можно ли превращаться в зверей? или, скажем, в мебель? Что думаешь?
Нахабцев замычал, как от зубной боли:
- Попробуй. Только уйди сначала с глаз моих.
- Странный ты человек, Эдик, - сказал Букин и посмотрел на часы. - Ты идешь сегодня на работу?
- Ты, наверное, спятил. Мало с меня этой ночи, так ты собираешься еще целый день гоняться за мной, примеривая разные личины!
- Ты прав. Я вчера ушел, сказав, что, наверно, заболеваю гриппом. Можешь сослаться, что я тебя заразил. Если не захочешь прийти к терапевту в таком виде, - нос Букина провалился, губы потрескались и обнажили редкие гнилые зубы, лишенные век глаза стеклянно пялились прямо перед собой. Перед Нахабцевым стоял начавший разлагаться труп из фильма ужасов.
Эдик взвыл и запустил в Букина подушкой. Тот увернулся, на секунду превратившись в какого-то зверя: то ли лису, то ли собаку. Или очень крупную кошку. И тут же снова вскочил сам собой, хлопая в ладоши:
- Получилось! Получилось!
Нахабцев схватил какую-то тряпку, обмотал ею свою голову: ничего не вижу, ничего не слышу, знать ничего не хочу! - и повалился на диван. Букин подошел к нему:
- Ладно, Эдик, все, я ухожу. - Тот не отвечал. - Я позвоню тебе ближе к вечеру, хорошо? Ну все, я ушел!
Нахабцев не пошевелился.
Сергей Васильевич надел в прихожей ботинки и вышел на лестничную площадку, аккуратно прикрыв за собой дверь. Замок щелкнул.
Эдик полежал еще несколько минут, вслушиваясь в абсолютную тишину в квартире. Ему так и представлялось, что вот сейчас он встанет - и тут же Букин, приняв образ кресла, покойной бабушки, какой-нибудь поганой собаки или еще чего ему придет в голову - бросится опять тормошить его, уговаривать попробовать, обещать, как это здорово...
Наконец он стянул с головы тряпку и, преодолевая головокружение, сел.
Так и есть. В кресле, куда вчера вечером первым делом плюхнулся Букин, сидела фигура в черном плаще, черной шляпе - и без лица. Нет, что-то у фигуры определенно находилось между шляпой и воротничком, но рассмотреть, что - никак не получалось. По этому месту шла рябь, словно спецэффект на телевидении, но не совсем: было просто невозможно посмотреть в лицо, взгляд все время уводило в сторону. Эдику сразу вспомнилась та рябь, которую, по словам Букина, человек мог пускать по своей линзе. Или по зеркалу.
- Кончай дурачиться, Букин, - пробормотал Эдик. - Ты меня насквозь задолбал.
Фигура молчала и не шевелилась, и Нахабцеву становилось ясно, что это не Букин. По спине предательски побежали одна за другой капельки холодного пота; выступил он и на лице, и на ладонях...
Да-а, такого варианта они почему-то не предусмотрели. Букин, сукин сын, думал, что самый умный. Вот вляпались так вляпались!
- Ээ-ээ, - начал Эдик, но голос так дрожал, что вышло лишь блеяние, и он отказался от мысли завязать разговор.
А фигура все сидела молча и неподвижно, как манекен. Может, это всего лишь сон?
Но нет - она едва заметно шевельнула пальцем левой руки - и от стен, до того полностью сливавшиеся с обоями, отделились еще две фигуры, непонятно на что похожие, потому что взглянуть на них было невозможно: все внимание приковала к себе первая. Она расплылась в кресле, приподнялась немного над ним, округлилась, замерцала всеми цветами радуги и превратилась в глаз. Большой, парящий посреди комнаты глаз, который смотрел на все и требовал, чтобы все смотрело на него, в его огромный бездонный зрачок. И Эдик смотрел туда, а тем временем две фигуры приблизились, одна взяла его за волосы и запрокинула далеко назад голову с остекленевшим взглядом; в руках у другой оказалась пластиковая капсула с длинным хоботком на конце. Хоботок на всю длину погрузился Эдику Нахабцеву в ноздрю, рука в перчатке сдавила бока капсулы и жидкость попала в легкие. Эдик дернулся, закашлялся; фигуры отпустили его и сделали шаг в сторону. Человек в черном поднялся из кресла; они втроем покинули квартиру, оставив Нахабцева корчиться и умирать на коврике перед своей кроватью.
Букин шел по улице и смотрел на нее новыми глазами. Хотя в его теорию это пока и не укладывалось, но обретенные свойства позволяли и ему самому менять угол зрения на вещи.
Сначала он хотел пойти домой и как следует отдохнуть, но потом передумал. Запал оказался таким мощным, что отдыха, даже после бессонной ночи, пока не требовалось. Сергей Васильевич развернулся и направился на работу.
В этот момент он и уловил что-то неладное. Сперва не увидел, а только почувствовал, хотя зрение его теперь обогатилось новыми возможностями. Как бы то ни было, но за ним явно следили, если это не мания преследования, вселившаяся в него, когда его разум додумался до великого открытия. Или никакого открытия не было, а все это - тоже плод расшатанного воображения?
Букин прогнал такие мысли. Даже если они верны, что с того? Пока он не в силах самостоятельно освободиться от наваждения. Поэтому сейчас придется играть по сегодняшним правилам.
Он зашел в подворотню, и через секунду вышел оттуда в образе старухи с кошелками. И тут же пожалел: преследователи видели его сквозь этот маскарад. Как и он, не буквально, но угадывая человека, специально искажающего свой образ до неузнаваемости. Прибегая к букинской Теории Линз и Зеркал. Впрочем, претендовать на первооткрывательство теперь не имело смысла: тот, кто наслал на него хвост - да-авным давно в курсе этих возможностей психики.
Сергей Васильевич ковылял с кошелками и чертыхался себе под нос: старуха никак не могла шагать быстро, а тем временем идущие по пятам подтягивали дополнительные резервы и сжимали кольцо. Два подростка. Бездомная собака. Мужчина в тренировочном костюме, бегущий трусцой в другую сторону: бежал-то он вроде без подвоха прочь от Букина, но оказывался постепенно все ближе и ближе. Они обкладывали его, и скоро у него не останется ни малейшего шанса.