– Я знал это всегда.

– Думаю, что ты врешь. Хотя надеюсь, что теперь ты запомнишь мои слова. Я и Цильх считаем, что неправильно для такого, как ты, ходить с алебардой по улицам и конвоировать пьяных лавочников. Мы думаем, что ты можешь служить с большей пользой. Но для того, чтобы ты мог служить хорошо, тебе нужно выучить немецкий и понять то, чем живет христианский мир. С завтрашнего дня ежедневно, кроме воскресений, ты будешь приходить сюда, и мы будем заниматься с тобой языком и богословием. Считай, что это твоя служба. Как я сказал, за плохую службу мы караем. И если ты обманешь мои надежды и к лету не сможешь свободно разговаривать по-немецки, читать и писать, приготовься к худшему. Но если сможешь, у тебя будет новое задание. И если ты справишься и с ним, это откроет тебе путь к славе, власти и деньгам. Ступай.

Теперь Артем ходил на обучение к священнику как на службу. Впрочем, это не освободило его от исполнения ежедневных обязанностей. И тут произошел еще один случай, который позволил Артему более или менее объективно оценить свой боевой навык.

Это случилось в марте, когда его десяток нес охрану ратуши, во время проведения судебного слушания. В качестве ответчика выступал рыцарь Фердинанд Вайсберг. Пьяный, он лапал жену и дочь горшечника Шормана, а потом побил его горшки, выставленные на продажу. Никто в городе не сомневался в праве благородного рыцаря лапать жену и дочь горшечника. Однако, и с этим соглашалось большинство, стоимость разбитых горшков надо было возместить. Оскорбленный таким подходом, Вайсберг в день суда вышел на ратушную площадь и стал выкрикивать обидные слова в адрес городских властей и всяких прочих лавочников. Вышедший на крыльцо ратуши Цильх приказал несшим охрану ополченцам (а это была десятка Артема) утихомирить буяна. Увидев приближающихся ополченцев, рыцарь обозвал их свиньями и снял меч с перевязи. Не вынимая его из ножен, он вначале отразил все попытки ополченцев захватить его, легко парировал направленные на него древки алебард, а потом перешел в атаку. Он разбил нос Артему, выбил зубы Мартину и разбил колено Герберту. Насладившись этой игрой, рыцарь выхватил меч из ножен и объявил, что если эти свиньи сейчас не уберутся, он начнет их резать. Ополченцы расступились. Было ясно, что продолжение боя чревато уже реальными потерями. То, что подготовка рыцаря ничуть не ниже подготовки мастера спорта его времен, Артем понял уже давно. Теперь он в этом убедился.

Внезапно толпа, собравшаяся вокруг, разомкнулась и в центр образовавшегося круга выехал Гроссмейстер. Артем впервые видел это невысокого человека с крючковатым носом и орлиной яростью в глазах столь близко. Окинув взглядом поле боя, он обратился к Цильху. Артем уже достаточно понимал немецкий, чтобы разобрать, о чем шла речь.

– Цильх, идиот, убери своих отбросов от благородного рыцаря, – рявкнул Гроссмейстер.

Цильх молча поклонился и резким движением головы приказал ополченцам удалиться, а рыцарь проследовал в зал суда. Как узнал потом Артем, суд начался с того, что Вайсберг бросил кошель с монетами на стол судьи, затем объявил, что из уважения к Гроссмейстеру гасит долг, и вышел, хлопнув по попке зазевавшуюся супругу какого-то купца, стоявшую при входе.

Этот эпизод много прояснил Артему как в плане уровня его боевой подготовки, так и о его статусе в этом обществе. Из убогих он перешел в отбросы. Что ж, нормальный путь для того, чтобы стать человеком в любом обществе.

В отличие от сослуживцев, у Артема свободного времени было немного. Ополченцы преимущественно проводили досуг в тавернах за пивом и в публичных домах. Содержание было скудным, три талера в месяц. Однако на эти удовольствия хватало. Однажды, в апреле, Герберт уговорил Артема пойти в публичный дом. За все время в этом мире Артем не разу не вкушал женских ласк, но, оказавшись в этом грязном помещении, оглашаемом женскими визгами и гоготом ополченцев и конюхов, он испытал исключительное отвращение. Когда к нему подошла полноватая женщина неопределенных лет с лицом тупым и похотливым одновременно, Артем, не сказав ни слова, вышел на улицу, даже не дослушав сакраментального: “Пойдем со мной, красавчик” – и не забрав четверти талера, уплаченной на входе.

На улице его нагнал Герберт.

– Стой, дурак, стой, куда ты? – кричал он по-немецки. Говорили они теперь только на этом языке.

– Чего тебе, – обернулся Артем.

– Такая пышечка, ты чего ушел? – стараясь казаться чуть более пьяным, чем был на самом деле, заговорил Герберт.

– Не хочу.

– Ну выбери другую. Там их много.

– Не хочу.

– Тебе что, девки не нравятся? – Герберт приник к Артему и зашептал: – Я знаю тут один адресок. Мальчика тебе подберут. И недорого, я договорюсь.

– Слушай, отстань от меня, – произнес Артем, стряхивая с себя привязчивого сослуживца.

– Слушай, только не надо строить из себя святошу, – закричал Герберт. – Взрослому, здоровому мужику нужна баба. И ты не исключение. В казарме уже про тебя шепчутся, что у тебя вся мужская сила на богословие пошла. Или Паоло такой нежный любовник?

– Да, черт побери, тебе какое дело? Я не хочу этих шлюх. Мне противно. И наплевать мне, что в казарме говорят.

– Ах, извините, извините, монсеньер, – церемонно раскланиваясь, заговорил Герберт. – Ну, если вы такой брезгливый, то не смею вас беспокоить. А я пойду пивка выпью и шлюху в постель затащу. Эх, Артем, не умеешь ты жить. Брать надо все, что жизнь дает, и пользоваться до последнего. А иначе ничего в жизни не увидишь.

И он пошел назад в бордель, увязая в талом снегу, перемешанном с конскими и человеческими испражнениями.

Мнения ополченцев об этом эпизоде Артема не интересовали, а насмехаться над ним открыто боялись. С этих пор Артем стал посвящать уже все свободное время учебе. Теперь, когда он был свободен от службы и занятий с отцом Паоло, он выходил во двор и практиковался во владении различным оружием. Иногда приглашал молодых ополченцев на учебные поединки. Те соглашались, хотя неохотно. Очень быстро Артем стал замечать в глазах многих сослуживцев страх перед собой.