Мишель пристально глядел мимо идущих, на кусты по ту сторону дорожки, где, полускрытые листьями, поблескивали пуговицы на двух полицейских мундирах. Мишель негромко спросил Нинет:
- Ты никому не сказала, что мы пойдем в Багатель?
- Нет, я сказала только моей консьержке.
Мишель осторожно пошел в тени деревьев. Там стояла вторая пара полицейских. Мишель отвернулся. Так, спокойным шагом, он дошел до опушки. Здесь вдруг схватился обеими руками за шляпу и побежал, сгибаясь под ветвями. Нинет ахнула. Крикнула жалобно: "Мишель!" Сейчас же справа и слева наклонились к ней два длинноусых, каменных лица - сержанты полиции. Один спросил ее имя, другой сказал:
- Вы арестованы, мадемуазель.
На допросе у следователя Нинет дана была очная ставка с гарсоном Шарлем, который еще в ночь убийства рассказал в полицейском участке о страшной находке и о всех своих сомнениях.
Увидев у следователя молодую девушку, Шарль закрыл рукой глаза и воскликнул: "О, это та, которую я любил!"
В кабинете следователя сидели хроникеры из бульварных газет. Нинет держалась мужественно. "Этот человек, - сказала она, кивая подбородком на Шарля, - этот овернец отравлял мою жизнь скверными паштетами и убийственным однообразием своей любви... (Нинет знала, что в эту минуту говорит для Франции.) Я парижанка, мосье, я женщина, - я была несчастна. Я любила Мишеля Риво, но он был беден. Мне оставалось только покориться своей судьбе". Нинет разрыдалась. Виновность Мишеля она решительно отрицала. Шарль в первый раз видел ее такою... "Черт возьми, - пробормотал он, - черт возьми, вот это женщина".
Портреты Шарля, Мишеля и Нинет появились в газетах. Слова Нинет о том, что она - парижанка и женщина - принуждена довольствоваться скверными паштетами и однообразной любовью, эти замечательные слова облетели всю Францию. Кафе, где в продолжение пятнадцати лет Антуан Риво пил аперитив, стало знаменитым. Хозяин поставил лавры у входа и место Риво у окна покрыл флером. Шарлю приходилось рассказывать каждому посетителю про свой разговор с Антуаном Риво накануне убийства, про ночную беседу с Нинет, про свою тревогу вечером следующего дня и, наконец, - посещение жилища добряка Риво и ужасное зрелище - труп с перерезанным горлом. "Вы понимаете, мосье, - заканчивал Шарль, - какой опасности я подвергался, когда засыпал после дня, полного трудов, и эта женщина, лежа рядом со мной, обдумывала план убийства. Она имела обыкновение кусать себе ногти, когда лежала в постели". - "О?" - испуганно восклицал посетитель... "Да, да, мосье, кусала ногти".
Так прошла неделя, но убийца, Мишель Риво, все еще не был арестован...
В центре Парижа, в стороне от многолюдных Больших бульваров, есть узенькая улица пятнадцатого века, улица Венеции. Она не шире четырех аршин. Дома, построенные уступами, сходятся вверху, оставляя узкую щель неба. У входа в улицу видны остатки цепей времен средневековья. Пыльные окна затянуты паутиной, которую ткали пауки еще при христианнейших королях. К наружным стенам, прямо на улице, прилеплены писсуары, так как внутри домов отхожих мест нет. Мостовая покрыта остатками овощей, куриными внутренностями и еще черт знает чем. Опухшие лица выглядывают из темных лавчонок, из низких входов, из ветхих окон, перекликаются нечеловечески хриплыми голосами или на воровском жаргоне принимаются ругать случайного прохожего, запускают в спину гнилым апельсином. Эта отвратительная щель населена теми, кого на языке науки называют деклассированным элементом. Полиция заглядывает сюда только днем. Время здесь остановилось и загнило.
Седьмой день Мишель Риво ночевал на этой улице, в комнате Заячьей Губы - проститутки, которую знавал еще до войны. В шестнадцатом году, работая в государственном публичном доме на фронте, Заячья Губа заболела дурной болезнью. Ей пришлось деклассироваться. Она занялась перепродажей краденого.
Днем Мишель Риво бродил по Большим бульварам и покупал мелкие, бесполезные предметы, а к часу обеда подавался в рабочие кварталы. Он ел без вкуса, поспешно, иногда прямо на улице. Желудок его был не в порядке. В газетах он прочел интервью с инспектором полиции и понял, что сыщики на ногах - обыскивают Париж кварталами.
Он был в том состоянии спокойного бешенства, когда можно подойти к любому благоустроенному, довольному собой прохожему и перегрызть ему горло.
В сумерки Мишель Риво нырнул в низкую щель лавочки Заячьей Губы "Уголь, вино", помещавшейся на уровне земли. За лавочкой, в сводчатом полуподвале, имелся ход в подземелья древних каменоломен под старым Парижем. Мишель вошел в эту комнату и увидел худощавого незнакомца: положив локти на стол, он курил папироску, пил вино и щурился на свет керосиновой коптилки.
Мишель подался к двери. Незнакомец не спеша сказал:
- Можете спокойно оставаться. Я - вор. Хотите вина?
Из-за двери крикнула Заячья Губа:
- Не опасайся, Мишель, этот человек знаменит, как Виктор Гюго...
Мишель сел на соломенный стул, взял стакан с вином. Коптилка освещала снизу доверху лицо вора хорошей породы и отменного благородства: блестящие, в пышных ресницах, глаза, подстриженные по-английски усы, тонкая сеть мускулов, двигающихся на скулах под матовой кожей, ловко надетая шляпа, черный галстук, полотняное белье...
- Это вы пришили старика Антуана? - спросил вор.
- Да, я, мосье.
- Чем?
- Солдатским ножом.
- Вы дилетант, мой друг. Старика надо было потрошить сухим методом, покуда он пьет аперитив в кафе... Вы погорячились... Жаль, жаль... Вашей голове придется, видимо, сыграть партию в кегли.
Так же, как все эти дни, тяжелый ком подвалил под живот Мишелю Риво. Лицо его стало серым. Вор сказал:
- Расскажите подробности...
- Я вошел, старик читал газету в кресле... Я был взбешен, да, но спокоен. Старик, ничего не спрашивая, скомкал газету и заорал: "Вон!" Тогда я затворил дверь и потребовал тысячу франков...
- Вы затворили дверь, - спросил вор, - намеренно?
- Говорю вам, что я был взбешен... Я отогнул ковер, под которым лежали деньги. Старик завизжал и кинулся животом на отогнутый ковер. Он уронил очки, шапочку и туфли... Он испустил отвратительное зловоние...