*** Буквально на следующий день Мошкину пришлось передавать дело Архипова-Сопова следователю комитета государственной безопасности майору Долгову. Никогда ранее с ним Николай Федорович не работал, хотя и встречал его несколько раз в стенах управления. Майор с должным вниманием отнесся к каждой бумажке, к каждому протоколу подшитому в деле. По ходу просмотра материалов Александр Григорьевич задавал множество вопросов, отвечая на которые Николаю Федоровичу пришлось вольно или невольно осветить все нюансы расследования. По тому как были поставлены вопросы чувствовалось, что Долгов не новичок в сыскном деле. Передавая материалы Мошкин несколько сожалел о том, что не пришлось ему самому обезвредить преступника. Приятно было осознавать, что основная работа по изобличению Архипова проделана им, а этому майору остается только разыскать убийцу на просторах нашей необъятной Родины и предать его суду. Николай Федорович успокаивал себя еще и тем, что за поимку старика взялась такая серьезная организация как КГБ. Передача документов и беседа с Долговым продолжалась пол дня, после чего они расстались. Пред уходом Александр Григорьевич попросил: - Товарищ полковник, если вам что-нибудь станет известно по делу Архипова, вы уж сообщите мне пожалуйста. - Я буду держать вас в курсе всего, что мне станет известно о Сопове. Только оставьте мне свои координаты. Майор вынул из нагрудного кармана пиджака небольшой квадратик бумаги и протянул его Мошкину со словами: - Вот мой служебный телефон, а номер вашего я знаю. Чуть что звоните я буду вам очень признателен. Николай Федорович принял из рук следователя квадратик из плотной бумаги, на котором были отпечатаны на ксероксе: фамилия, инициалы майора и его телефон. - Вы тоже сообщите мне, если Архипов-Сопов будет задержан. - Я обязательно это сделаю, можете на меня положиться,- пообещал Долгов и попрощавшись покинул кабинет Мошкина. В этот день, хоть и были у Николая Федоровича другие расследуемые дела, работать он не мог. Настроение было, выражаясь словами Аркадия Райкина, мерзопакостным.

Как ни успокаивал себя Мошкин, его не покидало ощущение наведенной неполноценности. Забирая это дело у него, следователь УВД, всесильное ведомство невольно демонстрировало недоверия по расследованию такого рода преступлений. Самолюбие Николая Федоровича было в какой-то степени уязвлено и потребовалось пол дня, чтобы убедить самого себя в том, что его репутация следователя при этом ничуть не пострадала. Как ни старался он восстановить душевное равновесие, но его подавленность не ускользнула от внимательной супруги. Зная непокорный норов мужа она не стал приставать к нему с расспросами. Помня, что голодный мужчина зол и непредсказуем, она, прежде чем задавать вопросы, накормила мужа сытным ужином. Когда он выпил кофе и закурил, Маша стала молча мыть посуду напустив горячую воду в мойку. Сделав минутную паузу, она вдруг спросила: -- Ну, как ужин? Супруг торопливо вынул сигарету изо рта и сказал: -- Все было на высшем уровне, спасибо тебе, Маша. Извини, что не поблагодарил тебя сразу. -- Что-то ты пришел с работы в конец расстроенный - я тебя таким давненько не видела. Может неприятность какая? -- Вроде и нет никаких неприятностей, а плохой осадок на душе, после сегодняшней передачи бумаг, остался,- и он рассказал жене все, что произошло с делом Архипова. Жена выслушала его не перебивая, дав мужу возможность излить все, что наболело на душе. Закончив возиться с посудой она вытерла руки льняным полотенцем и села на табурет по другую сторону кухонного стола. Посмотрев на уставшие и расстроенные глаза мужа просто, без всякого актерства сказала: -- Коля, брось себя мучить сомнениями, уж больно ты с возрастом становишься мнительным. Другой бы на твоем месте на это внимания-то не обратил, а ты вон как переживаешь. Брось не терзай себя, ты всю, главную часть расследования этого дела закончил - установил личность преступника. Осталось самое легкое - поймать этого гада и все. А эта работа не стоит того, чтобы ты переживал - пусть это делают другие. Докуривай сигарету и пойдем спать. -- Пойдем,- согласился Николай Федорович и затушил окурок.

*** Утром он без аппетита перекусил холодных консервов, а разжечь костер несмотря на все усилия так и не удалось. За ночь нога ниже перелома сильно опухла и Сопову, как он ни пытался, не удалось даже снять с нее сапога. За целый день им было предпринято несколько попыток максимально продвинуться к шоссе, но всего удалось преодолеть чуть более километра пути. День выдался сырым и пасмурным, а потому, как и предыдущим вечером, Сопову не удалось развести костра и ночь пришлось коротать дрожа от сырости и холода. К высокой температуре и не стихающей боли в ноге добавился раздирающий душу кашель, видимо, у него приключилось воспаление легких. Сопову эта ночь казалась бесконечно длинной, он очень ослаб и уже не верил в благоприятный исход предпринятого похода. Иван уже не думал о золоте и готов был отдать до копейки лишь бы спастись, но выхода из создавшейся ситуации не видел. Утром он с трудом оторвал свое тело от кучи хвороста на котором провел эту страшную ночь. Ему было ясно, что он не сумеет выбраться из этого холодного промозглого леса, что именно здесь закончится его жизненный путь. Сопову стало жаль себя и он не смог сдержать невольных слез и глухих рыданий. Выплакавшись в волю, он долго лежал на хворосте отрешенно глядя на свинцовое небо. ОН как-то легко отказался от мысли о собственном спасении и только одно страшило его - медленная мучительная смерть. Впервые он с сожалением подумал о пистолете, который так опрометчиво выбросил под колеса поезда. Будь он у него сейчас в руках проблему ухода в мир иной можно бы решить без мучений - практически мгновенно. Теперь же в его распоряжении оставался единственный и далеко не безупречный способ свести счеты с жизнью. Отогнав невеселые мысли, Сопов решил подкрепиться для чего подтянул к себе измазанный в грязи рюкзак. Развязав его он достал все съестное, что в нем оставалось и съел без всякого сожаления. Немного отлежавшись, Иван решил закопать золотые монеты в землю, чтобы они не дай бог, достались еще кому-нибудь на этом свете. Выбрав место под большим раскидистым деревом он принялся копать яму разрыхляя почву ножом. Работа оказалась трудоемкой и потребовала от СОпова больших физических усилий. Часто отдыхая он к вечеру еле-еле закончил работу. На то, чтобы набрать сухого валежника и развести костер у него не хватило сил и очередную ночь пришлось промучиться как и предыдущие. Уже под утро вконец продрогший Сопов, согревая пальцы рук дыханием, дал себе слово, что это его последняя ночь в лесу. Высокая температура и лающий "сухой" кашель не давали ему хоть на мгновение сомкнуть глаза. С ногой творилось что-то непонятное. Она увеличилась в размерах так, что сапог казался невыносимо тесным. Уже на рассвете, когда терпению пришел конец, Сопов расхватил ножом голенище сапога до самой подошвы, освободив травмированную ногу. Она представляла собой ужасное зрелище. Ступня и голень были темного синюшного цвета - у него явно приключилась гангрена. Судьба его была предрешена и ему ничего не оставалось кроме, как ускорить развязку, Поняв всю безысходность положения, Сопов из ремня и распоротой штанины дрожащими руками начал изготавливать орудие самоубийства. Когда подобие веревки с петлей на конце было готово, он не удержавшись расплакался. Никогда за все время послевоенной жизни, не думал он, что придется своими руками кончать свою жизнь. Сквозь слезы он отыскал подходящее дерево, ствол которого раздваивался на высоте двух метров. Кое как Сопов подполз к этому дереву и опираясь о ствол руками поднялся во весь рост. Дрожащими руками стал закреплять веревку на развилке дерева. Когда наконец это ему удалось он бессильно опустился на землю. Наступил самый страшный момент в его жизни. Долго сидел он опершись спиной о дерево, которое сам выбрал для последней пристани на земле. Собравшись с силами Сопов встал и раздвинув петлю пошире надел ее на шею. Гримаса страха и безысходности исказила его лицо, он долго не решался сделать последнее движение, но потом собравшись подогнул ногу. Его тело хрипя и размахивая руками долго билось в петле не желая расставаться с жизнью. Ноги, безжалостными резкими движениями, разбрасывали а разные стороны мелкие ветви и прошлогоднюю листву. Со стороны казалось, что всевышний отказывается принимать его душу боясь, что и в аду этот палач не сможет искупить свою вину за все свои злодеяния.