На вершине пирамиды мое внимание привлекла дахшурская пирамида с неправильными сторонами, которая видна вдали в бинокль; вблизи расположена необычная ступенчатая пирамида, а рядом с ней возвышается большая белая пирамида.

* * *

Через несколько дней я поехал верхом из Гизы к дальним пирамидам. Мне хотелось составить общее представление об этой части пустыни, но желания увидеть что-то определенное не было. Проехав мимо пирамиды Хеопса и сфинкса, я оказался на широкой дороге в Абусир. Собственно, это не дорога: передо мною тянулась широкая колея, изрытая следами лошадей, ослов и верблюдов. Слева, по направлению к Нилу, раскинулись распаханные поля. Справа расстилалась каменное плато; за ним начиналась пустыня.

Как только я выехал за Гизой на дорогу, возникло это странное присутствие прошлого в настоящем, которое по какой-то непонятной причине вызывал во мне египетский ландшафт. Но на этот раз я захотел понять свои ощущения лучше – и потому с особой напряженностью взирал на все, что меня окружало, пытаясь разгадать тайну магии Египта. Я подумал, что эта тайна, возможно, заключается в удивительной неизменности египетского ландшафта и его красок. В других странах природа несколько раз в году меняет свой облик; даже там, где она практически не меняется на протяжении веков (как, например, в лесах и степях), внешний покров – трава, листья – полностью обновляется, рождается заново. А здесь и песок, и камни – те же самые, что видели строителей пирамид, фараонов и халифов.

Мне казалось, что в видевших столь многое камнях кое-что из виденного сохраняется благодаря установленной ими связи с той жизнью, что существовала здесь раньше; казалось, она продолжает в них незримо присутствовать.

Мой серый арабский пони быстро бежал галопом по неровной каменной равнине, которая лежала справа от дороги – то ближе к ней, то дальше. Все сильнее и сильнее поглощало меня удивительное чувство освобождения – освобождения от всего, чем мы обычно живем.

Настоящее совершенно отсутствовало; вернее, оно казалось призрачным, подобно туману; и сквозь этот туман прошлое становилось все более видимым; оно не принимало никакой определенной формы, а проникало внутрь меня тысячью разных ощущений и эмоций.

Никогда ранее не ощущал я нереальность настоящего столь явно; здесь же понял: все, что мы считаем существующим, – не более чем мираж, проходящий по лику земли, возможно, тень какой-то другой жизни или ее отражение, возможно мечты, созданные нашим воображением, результат каких-то скрытых влияний и неясных звуков, которые достигают сознания из окружающего нас Неведомого.

Я почувствовал, что все исчезло – Петербург, Лондон, Каир, гостиницы, железные дороги, пароходы, люди; все превратилось в мираж. А пустыня вокруг меня существовала; существовал и я, хотя каким-то странным образом – лишенный всякой связи с настоящим, но невероятно прочно связанный с неведомым прошлым.

И во всех моих чувствах была какая-то не вполне понятная, очень тонкая радость. Я бы назвал ее радостью освобождения от самого себя, радостью постижения невероятного богатства жизни, которая никогда не умирает, а существует в виде бесконечных и разнообразных форм, для нас невидимых и неощутимых.

Проехав через Сахару и миновав ступенчатую пирамиду, я направился дальше, к пирамидам Дахшура. Дороги здесь уже не было. Песок сменился мелким кремнем, образовавшим как бы гигантские волны. Когда я выезжал на ровное место и пони пускался в галоп, мне несколько раз казалось, что я уронил деньги: кремни, вылетавшие из-под копыт, звенели, как серебро.

Уже первая из пирамид Дахшура вызывает очень своеобразное впечатление; кажется, что она была погружена в собственные мысли, а сейчас заметила вас – и явно хочет с вами поговорить. Я медленно объехал вокруг; не видно ни души – только песок да пирамида с неправильными сторонами вдали.

Я направился к ней. Эта пирамида – самая необычная из всех. Я очень пожалел, что нельзя было перенестись из Каира сразу к этой пирамиде и не видеть и не чувствовать ничего другого. Я уже полон был впечатлений и не мог как следует оценить то, что пережил. Но я почувствовал, что камни здесь живые и на них возложена определенная задача. Южная пирамида Дахшура с неправильными линиями поразила меня своей определенностью, в которой скрывалось что-то пугающее.

Вместе с тем, я избегал, даже для себя, каких-либо формулировок того, что почувствовал. Все слишком напоминало игру воображения.

Мои мысли по-прежнему текли, не повинуясь мне: временами казалось, что я просто что-то придумываю. Но ощущение ничуть не было похоже на воображаемое – в нем было нечто необъяснимо реальное.

Я повернул пони и медленно поехал назад. Пирамида смотрела на меня, как будто чего-то ожидая.

«До новой встречи!» – сказал я ей.

В тот момент я не совсем понимал свои чувства. Но я чувствовал, что, если бы я оставался здесь еще, мои мысли и ощущения достигли бы такой степени напряженности, что я увидел бы и услышал то, что невозможно увидеть и услышать. Возникла ли у меня какая-то подлинная связь со странной пирамидой, или мое чувство оказалось итогом целой недели необычных ощущений – трудно сказать. Но я понял, что здесь мое чувство Египта достигло высочайшей напряженности.

* * *

Современные научные представления о пирамидах можно разделить на две категории. К первой принадлежит теория гробниц, ко второй – астрономические и математические теории.

Историческая наука египтология почти полностью связана с теорией гробниц ; лишь изредка и с нерешительностью она допускает возможность использования пирамид для астрономических наблюдений. Так, профессор Петри в своей «Истории Египта» говорит о трех глубоких бороздах, высеченных в скале; их длина равняется 160 футам, глубина – 20 футам, а ширина – не более пяти-шести футов. «Назначение этих борозд совершенно непонятно; возможно, существовали какие-то системы наблюдений за азимутами звезд при помощи поверхности воды, находившейся на дне; наверху от одного конца к другому натягивали веревку; отмечая момент перехода отражения звезд через веревку, можно было определить точный азимут.»