Она положила руку без перчатки, мягкую, очень нежную, с розовыми перламутровыми ногтями, на руку Даниелю. И сама она, как и ее рука, тоже была нежная и мягкая, изящная и ароматная, похожая в своем пушистом пальто на розу, которая сильнее всего благоухает в тепле… Даниель взял Жинетту за руку и наклонился над ней, чтобы поцеловать ее в губы, красиво накрашенные, мягкие, нежные. Она не сопротивлялась.

– Пойдем? – сказал Даниель.

Она встала, ничего не сказав. Они молча спустились по лестнице, оба ясно ощущали, что они еще у Мартины. На улице Даниель предложил:

– Едем к вам? Где вы живете?

Даниель усадил Жинетту в машину. Мартина ему осточертела. Он был сыт Мартиной по горло. Она олицетворяла собой все, что ему было ненавистно вульгарная, пошлая, с пошлым образом жизни, с пошлыми мыслями, мещанка, исподтишка занимающаяся мелким мошенничеством… Все в ней было мелочно, пропитано дурным вкусом. Он резко тормозил и газовал, обращаясь с машиной так, как расправился бы с Мартиной, попадись она ему под руку. Жинетта жила в районе Терн, в обыкновенном доме, где на лестнице пахло луковым супом. Сквозь дверь проникали на площадку голоса, детский плач, звуки радио… Жинетта открыла одну из дверей.

– Не зажигай света… – попросил Даниель. Она осторожно повела его за собой, и они нашли постель в полней темноте.

У Мартины было достаточно времени, чтобы оправиться после удара, нанесенного ей увольнением с работы. Даниель не появлялся, никогда еще он так долго не отсутствовал. И ни слова, ни звука. Мартина решилась и позвонила на ферму, даже не один раз. Ей отвечали, что Даниеля нет, и это было похоже на сговор. С помощью Жинетты она очень быстро нашла себе работу в одной парикмахерской, платили ей там даже больше, чем в «Институте». Это было, однако, совсем не то, хотя заведение и дорогое, для богатых женщин, но «высший свет», который задает тон, здесь не бывал. Мартина, преисполненная своеобразного снобизма, воспринимала это как свое падение. Точно так же унижала ее в собственных глазах растущая напористая дружба Жинетты, которая никак не могла заменить ей дружбу мадам Денизы. Мадам Дениза была для Мартины представительницей «высшего света», а Жинетта неплохая бабенка, но кроме вечных жалоб на то, как трудно одинокой женщине воспитывать сына, и рассказов о случайных связях, обычно кончавшихся рассуждениями о непостоянстве мужчин, она была ни на что не способна. Теперь Мартина совсем не в настроении болтать с Жинеттой во время завтрака или бродить с нею для развлечения по магазинам, как они это делали тогда, когда Мартина еще работала в «Институте красоты». В поведении мадам Денизы был стиль, она не спала с кем попало, она выбирала, и притом всегда только людей хорошего тона-промышленников, кинопродюссеров… И у нее случались иногда мимолетные связи, но все-таки это были связи, а не встречи на одну ночь. К тому же она не особенно распространялась на эту тему, а только намекала – взглядом, улыбкой… А теперь, когда ей перевалило за сорок, она сумела так разумно выйти замуж за этого бывшего гонщика. Ей не нужен кредит! Одно только ее жалованье в «Институте красоты»…

Мартина горько сожалела об утерянном. Дениза ее выгнала, как зачумленную! И эта женщина была свидетельницей у нее на свадьбе! До чего же бессердечна эта деловая особа – не задумываясь, выгнала Мартину, которую сама так хвалила; «свою маленькую любимицу» – как она ее называла – такую красивую, такую красивую… «ее можно причесать как угодно, надеть на нее что угодно – все ей к лицу, этой Мартине!» Вот в каких похвалах она рассыпалась, и ее работа, и ее уменье себя держать – все тогда нравилось… Мадам Дениза обращала большое внимание на манеры своих служащих. И, ни на что не посмотрев, она все же безжалостно ее выгнала. Склонив голову над опухшими пальцами дамы, которая уже не может снять кольца, свободно надетые в молодости, Мартина предавалась горьким мыслям. После закрытия парикмахерской она ходила к клиенткам на дом. Нет худа без добра – теперь она может открыто обслуживать свою клиентуру, теперешние хозяева не имели к этому ровно никакого отношения. Мартина истязала себя работой, чтобы убить время. Она редко бывала у Орлеанских ворот, где полным ходом шли приготовления к свадьбе Сесили.

Венчание с большой помпой состоялось на авеню Алезия, в церкви Святой Маргариты. Толпа зевак ждала появления молодой. Какая непорочность! Какое очарование! А людей сколько! Машины, машины… туалеты… Погода была великолепная, завтрак ждал гостей в Булонском лесу, в ресторане «Арменонвиль». Сесили бесподобно шел светло-розовый костюм, созданный той же фирмой, что и подвенечное платье; начинающий законодатель мод, для которого торжественная свадьба явилась почетным испытанием, стараясь изо всех сил, превзошел самого себя. Вот это успех! В «Арменонвиле» вся терраса была украшена белой сиренью. Сесиль звонила на ферму, чтобы посоветоваться с Даниелем относительно цен на цветы. Для Сесили Даниель оказался дома, подошел к телефону. Он даже приехал на свадьбу… Да, он был там…

Даниель появился у Мартины, когда она одевалась, чтобы отправиться на свадьбу. Она находилась в странном состоянии, руки дрожали, губы дергались… Даниель сказал жестко:

– Что с тобой стряслось?

Слезы лились по щекам у Мартины, и ей пришлось заново краситься.

– Ну что ты, право… – сказал Даниель, и этого было достаточно, чтобы кровь прилила к побледневшим губам Мартины. Она так боялась, что ей придется идти одной на свадьбу, пребывать в одиночестве среди этой толпы, где она почти никого не знала. И Дениза, которая там будет, сразу увидит, что она всеми брошена. Сколько дней и ночей она все это переживала. Мартина даже начала жалеть, что не изменяла Даниелю, Она не видела его долгие, долгие месяцы… Как она была глупа со своей добродетелью настолько неприступной, что на нее перестали покушаться. Ее неприступность, вероятно, ощущалась издалека, даже случайные прохожие это чувствовали. Уже давно никто не ухаживал за Мартиной. Она стала скучна, утратила привлекательность. И вот теперь Даниеля нет, и ей даже не с кем пойти на свадьбу, ни одного знакомого мужчины. Мартина, снедаемая всеми этими мыслями, не могла уснуть, мало того, что она была несчастна, ей вдобавок грозило унижение… И вот теперь, когда Мартина уже решилась идти одна, неожиданное появление Даниеля прорвало линию ее самообороны, и она никак не могла справиться с собой.

Даниель смотрел, как она заново пудрится, и сказал еще раз:

– Не надо, Мартина, что ты, право…

Они не были ни в чем согласны друг с другом, но до чего же он знал свою бедную Мартину, как хорошо понимал причину слез и того, чем она так угнетена…

– Не надо, Мартина-пропадавшая-в-лесах…

Она подняла на него свои потухшие, несчастные глаза и улыбнулась.

На Мартине был такой же костюм, как на Сесили, только голубого цвета. Сесиль настаивала, чтобы они были одеты одинаково, как в прежние времена… И верно, когда их видели рядом, одну в голубом, другую в розовом, это еще более подчеркивало и оттеняло красоту обеих.

Мадам Дениза с улыбкой поцеловала Мартину, как будто ничего и не случилось.

– У вас усталый вид, Мартина, – сказала она, – но вам даже усталость к лицу. Вы, наверно, перебарщиваете с работой, как всегда!

Мартина дала себя поцеловать, но ничего не ответила. Держа в руке бокал шампанского, она стояла рядом с мужем и прилагала отчаянные усилия, чтобы заинтересоваться кем-нибудь, помимо него. Никто ей не нравился, никто для нее не существовал, кроме Даниеля. А Даниель говорил ей:

– Я спрашивал себя иной раз, кто они, те люди, что наполняют сверхроскошные отели… Разъезжают в великолепных автомобилях с загорелыми женщинами в открытых платьях и с развевающимися волосами… А из машин выглядывают породистые собачонки… Эти же люди владеют отлично оборудованными фермами, где-нибудь около Мон-фор-л'Амори… Оказывается, вот они! Собрались здесь все вместе! И сколько их тут…

Для гостей был устроен только завтрак. Новобрачные в тот же день уезжали в Италию. Повеселевшие от шампанского, от хорошей погоды гости садились в машины. Никому не хотелось в город. Проедемся по лесу? Можно и за город выехать, тут до автострады рукой подать…