- Так почему же вы до сих пор молчали? - недоверчиво спросил Штрумф.
- Я не успел доложить вам.
- Отлично! Мы изменим координаты в четвертый раз. - Штрумф тут же продиктовал радиограмму: "Сменил расположение. Высадка десанта старым координатам невозможна. Жду координат тридцать четыре девяносто шесть. Раннее утро. Доватор". Зашифруйте так, чтобы этим подтвердить высадку десанта цифрой два, как хочет русское командование, и передавайте до тех пор, пока не получите квитанцию...
- Господин генерал, это ход, достойный Капабланки! - льстиво сказал майор.
Когда майор вышел, генерал фон Штрумф весело рассмеялся.
"Ход Капабланки! Ты, майор, глуп, как сто баранов".
Он вызвал сына и приказал все участки предполагаемой высадки десанта непрерывно контролировать авиацией, засады усилить. Доватора запереть в лесах Духовщины, морить его людей и лошадей голодом. Начать методическое наступление, не жалея бомб и снарядов.
ГЛАВА 18
29 августа кавалерийские полки, укрываясь от наседавшей авиации, сосредоточились в районе Боярщины.
Подтвердив шифровкой место высадки десанта, Доватор с нетерпением ожидал от штаба армии дальнейших распоряжений. Однако уже более суток связи не было. Большая земля передавала из Москвы сводки Информбюро, концерты, сообщения по Советскому Союзу и из-за границы, но штаб армии молчал.
Лев Михайлович сидел под высокой елкой на куче зеленых лапок, кутаясь в свою широкую бурку, и читал неутешительные донесения из частей и подразделений. Группы, высланные для хозяйственных операций, вынуждены были вернуться ни с чем. Немцы начали методически обстреливать лес, бомбить и блокировать. С другими частями уже два дня связь поддерживалась только по рации.
Рядом с Доватором усталый радист монотонно твердил в аппарат:
- Один, два, три, четыре. Четыре, три, два... "Енисей"! "Енисей"! Ты меня слышишь? Жду настройки, жду настройки! Я "Амур"! "Енисей", ты меня слышишь?..
Под другими елками спали офицеры связи и посыльные. Карпенков, прикрыв рукой воспаленные от бессонницы глаза, диктовал приказ о подготовке рубежей для круговой обороны.
Из разведки вернулся Алексей Гордиенков; опустив грязные, подвернутые полы шинели, присел рядом с Доватором и начал докладывать:
- Всюду ведут окопные работы. Ночью заняли все прилегающие к лесу деревни. Жителей куда-то угоняют. Окружение почти полное. Я едва проскользнул. Разведчиков посадил в сарае, на той поляне. Они будут сигналить самолетам кострами и ракетами, но обратно им вернуться будет трудно. Все закрыто.
- Ладно, ты пока помалкивай! - Лев Михайлович позвал Карпенкова, развернул карту и показал ему обстановку. Она неожиданно изменилась в течение последних суток. С запада немцы закрыли выход танками, непрерывно патрулировали по большаку с юга и с севера, одна пехотная и одна моторизованная дивизии вели окопные работы и подтягивали артиллерию. С востока на десятки километров тянулось непроходимое болото. Замысел немцев был ясен Доватору. Они решили блокировать лес со всех сторон, прижать конницу к болоту и уничтожить ее.
Можно было бы еще пробиться и сейчас, но маневр затруднялся наличием тяжелораненых и отсутствием достаточного количества боеприпасов.
- Они нам тут дадут жизни, - заметил Карпенков.
- А это мы еще посмотрим, - сказал Доватор, протягивая руку к потухающему костру. - Как ты думаешь, в чем наша ошибка?
- Черт ее знает!.. Может быть, не следовало так углубляться?
- Наоборот, надо было уйти еще дальше! Ты пойми: все-таки мы находимся в зоне прифронтовой полосы. Здесь фактически район сосредоточения армейских резервов. Надо быть дураком, чтобы не уничтожить нас. Конечно, нам следовало уходить глубже в тыл, в леса Белоруссии. Оттуда мы могли бы совершить любой маневр... Но... - Доватор задорно усмехнулся и умолк.
- Я полагаю, что нам надо прорываться, пока не поздно, - нерешительно заявил Карпенков.
- А я решил пока подождать...
- Ждать, пока совсем окружат?
- Волков бояться - в лес не ходить.
- Так-то оно так... - нерешительно начал было Карпенков, но Доватор договорить ему не дал.
- Именно так. Мы еще задачу не выполнили!..
- Есть связь! - крикнул радист, торопливо записывая радиограмму.
Доватор и Карпенков кинулись к аппарату. Радировал штаб Западного фронта, непрерывно следивший за действиями конницы. Было приказано операции прекратить и выходить обратно.
Но выходить фактически было некуда...
- Немножко поздновато, - проговорил Карпенков. - Ну, да ничего, попробуем!
Доватор промолчал.
Алексей только сейчас понял всю сложность обстановки.
За последнее время его не покидало чувство беспокойства за Нину. С момента ухода в рейд они виделись редко. Он почти все время находился в разведке, а она целиком была поглощена уходом за ранеными, которых с каждым днем становилось все больше и больше. Сейчас Алексея потянуло к ней. Через несколько минут он очутился около госпитальных палаток. Нина заботливо укрывала буркой раненого. Тот горячо что-то ей говорил, выпрастывая из-под бурки руки, бил себя кулаком в грудь. Подойдя ближе, Алексей узнал Ремизова. Трибунал осудил его: Ремизов получил три года условно. Доватор решил оставить его в части и перевел в комендантский эскадрон. Там Ремизов нес службу, как слышал Алексей, исправно, а в последнем бою отличился, но был тяжело ранен.
Увидев Алексея, Ремизов укрылся с головой и затих. Нина встала и пошла Алексею навстречу. Она была сильно утомлена, взволнована. Алексей сразу заметил это и спросил:
- Ты, Нинуха, что такая... туманная? Опять умирает кто-нибудь?
- Нет, Алеша, никто не умирает... только вот Ремизов... - Нина смущенно умолкла. Виновато взглянув на Алексея, сказала: - Он хочет умереть.
- Да что он, с ума спятил?
- Он говорит, что мы не выйдем из окружения. Гитлеровцы все равно перебьют раненых... А он боится, что фашисты его захватят и будут мучить... Он очень тяжело ранен...
- Полковник никогда раненых не бросит! А в общем, псих твой Ремизов, - решительно заявил Алексей.
- Он такой же мой, как и твой, - вспыхнув, заметила Нина.
- Я шучу, чего ж сердиться? - Алексей ласково взял Нину за руку.
- Я не сержусь, Алеша, - тихо ответила Нина. - Я тебе должна сказать, что... - Нина смотрела на Алексея ясными, открытыми глазами, - что я знаю Ремизова давно. Еще до войны... И ты его тоже видел.
- Вот этого я уж не помню, - пожимая плечами, проговорил Алексей.
- Помнишь Гагры? Ох, какая я тогда была глупая!
- Нет, ты тогда была хорошая, - проговорил Алексей.
...После финской войны Алексей получил путевку в дом отдыха. Жестокие морозы на Карельском перешейке, "кукушки" на деревьях, окутанных инеем, все это осталось позади. Алексей вскакивал утром с постели раньше других, быстро одевался и бежал на берег моря. С радостью смотрел он, как плещутся, облизывая пляж, шумные волны. Позавтракав, он брал полотенце и с книжкой в руках валялся на песке. Самые жаркие часы проводил в прохладном сумраке бильярдной. Перед ужином азартно играл в волейбол, а вечером любил сидеть в аллее парка и наблюдать за пестрой толпой гуляющей публики. Однажды Алексей с томиком стихов Маяковского сидел на скамейке в тени старой магнолии. Услышав хрустение гравия, он поднял голову и увидел девушку. Она была чем-то встревожена, беспокойно оглядывалась по сторонам. Мельком взглянув на Алексея, она оправила платье, цветом похожее на полевую герань, и села на другой конец скамьи. Она то открывала, то закрывала какую-то книжку в зеленом переплете, а потом, увидев в глубине аллеи молодого человека в сиреневой майке, отложила книгу в сторону... У нее было красивое, совсем юное личико. Молодой человек в сиреневой майке, не дойдя до скамьи, сердито взглянул на Алексея, круто повернулся и пошел обратно. Алексей хотел было расхохотаться, но, взглянув на соседку, увидел: уткнувшись в книгу, она плакала.