Глод и думать забыл о Франсине, как вдруг услышал треск мотора. Гдето у себя во дворе. Ратинье поднял голову и увидел у своих дверей красный мотоцикл. Молодой парень в каске на голове и весь в коже сидел за рулем. Франсина соскочила на землю, заметила Глода, бросилась к нему. Поверх своей майки она натянула мужской пуловер. Она остановилась в нескольких шагах от нашего огородника, запыхавшаяся, сияющая.
- Я уезжаю, Глод. Но я непременно хотела перед отъездом попрощаться с тобой...
- Уезжаешь? - буркнул Ратинье, не так огорченный этой новостью, как нашествием улиток. - А куда ты едешь?
- В Париж.
- В Париж! Да ты с ума сошла!
- Только там мы с Робером найдем работу. Робер - это он, - уточнила она, указывая на молодого мотоциклиста. - Мы любим друг друга, и я отдалась ему, совсем как в романах пишут.
- А ты хоть уверена, что он хороший малый? - встревоженно осведомился Глод.
Франсина ответила ему ясной улыбкой.
- Там видно будет. Если что не так, я другого найду. Скажи, Глод, тебе не очень больно, что я уезжаю?
- Да что там... Если у тебя такие мысли...
- Именно из-за этого я и не могла бы остаться. Мысли-то у меня теперь не те, что раньше. Мы бы с тобой только ругались. Лучше расстаться добрыми друзьями. Верно, Глод?
- Верно...
- Так ты на меня не сердишься?
- За что же я буду на тебя сердиться, девочка? Я ведь понимаю, что тебе не весело жить со стариком.
- Да нет, ты уж не такой старый, - любезно возразила она. - В ту ночь тебе в голову вон какие штучки лезли...
- Ну, отправляйся, а то тянем, тянем, и конца не видно, словно ревматизму... Это даже лучше, что ты уезжаешь. Ты тоже меня бы раздражала, мешала бы мне жить, как я жил после твоей смерти. Н-да, смерти... Просто с языка само сорвалось.
- Глод, я вчера такая вредина была, когда сказала, что жила с тобой как скотина. Это неправда. Были у нас хорошие минуты.
- И я так считаю. Я только тебя одну и любил, Франсина.
- И я тоже, Глод, миленький. А знаешь, Бомбастого я ничуть не любила.
- Знаю. А теперь, Франсина, будь ты по-настоящему и во всем счастлива.
- Попытаюсь.
- Не каждый день это удается, дочка. Мир сильно изменился, и не к лучшему. Словом... Впрочем, ты и сама в этом убедишься. Только смотри сразу не забеременей, у тебя еще все впереди!
- Мне Катрин пилюли дала.
- Пилюли! Пилюли тебя в гроб и свели!
- Это совсем другие. Глод, я тебе напишу, чтобы ты знал, где я и что.
- Спасибо, девочка.
- Через три-четыре часа я буду уже в Париже. Теперь, когда есть автострада, на "кавасаки" это быстро.
- А ведь и мы в Париж собирались в тридцать девятом году, помнишь? Только вот не пришлось.
- Я тебе открытку пришлю. Это почти одно и то же будет.
- Да, почти...
Франсина подошла к нему ближе.
- Я хочу тебя поцеловать, Глод.
- От меня небось винищем разит.
- Не говори глупостей.
Они расцеловались в обе щеки. Глод шепнул ей на ухо:
- Желаю тебе всякого счастья, Франсина.
- И я тебе, Глод.
- Ну это как пилюли - то же, да не то.
Она снова со слезами на глазах поцеловала его и умчалась, легкая, как былинка. Раз десять она оборачивалась и махала рукой, и Глод махал ей тоже. Когда "кавасаки", проревев, тронулся с места, Франсина, сидевшая позади водителя, все оборачивалась и оборачивалась до самого поворота дороги. А потом исчезла, надо полагать, на сей раз навсегда. Теперь никто на всем свете не упрекнет Глода за его слабость к красному вину.
Когда гул мотоцикла затих, Ратинье поднял глаза к небу. Не для того, чтобы узреть лик божий. Она, Франсина, сказала ему, что бога там негу, как нету вина в колодцах Бомбастого. Опершись на грабли, Глод вздохнул, и вздох этот был адресован ввысь к Диковине.
- Сам видишь, парень, так вот что я тебе скажу: я прекрасно мог бы обойтись и без твоих воскрешений!
Глава одиннадцатая
- Да, парень, я бы вполне обошелся без того, чтобы ты мне воскресил мою бедняжку женушку. Столько мне это хлопот наделало, даже хуже того совсем я обнищал.
- Я не мог этого предвидеть, Глод...
- Ты-то, конечно, нет, раз ты не знаешь, что такое женщина: или с ней жарко, или с ней холодно, а то и разом и холодно и жарко. Но я-то, я-то знал! Надо полагать, просто обо всем позабыл.
- Простите меня, Глод.
- Да нет, я на тебя не сержусь. Если она счастлива теперь, то спасибо тебе все-таки за нее. В конце концов, если и не найдет она счастья, все равно ей веселее будет, чем в яме! В жизни надо не только о себе думать, Диковина. Смотрите-ка, ведь я совсем не заметил, что у тебя костюм другой!
И впрямь, Диковина был не в обычном красно-желтом комбинезоне, а в бело-зеленом.
- Я получил повышение, - гордо выпятив грудь, объяснил Диковина. Теперь я уже оксонианин не второго разряда, а первого.
- Значит, повсюду есть этот холерный Почетный легион! - заключил Глод, нарезая капусту к супу. Кочан он сорвал только что среди ночи при свете электрического фонарика, едва приземлилась летающая тарелка. И ругнулся:
- Что касается капустного супа, учти, я его не каждый день варю. Я ведь не ты, дай тебе волю, ты бы его целыми лоханками жрал. А мне он надоедает, и вот теперь добрый час с ним возись! Мог бы заранее предупреждать, когда прилетаешь.
- Отныне я буду вас предупреждать. Мне дано разрешение оставить вам ящичек, почти такой же, как мой. Вот он.
- А мне-то какой от него толк? Что я с ним делать буду? Я толькотолько что часы умею заводить.
- Вам не придется его трогать. Если я захочу с вами поговорить, он зажжется, вот и все. Теперь Комитет Пяти Голов хочет, чтобы я мог общаться с вами в любое время.
Глод поморщился:
- Когда Бомбастый увидит этот аппарат на буфете, он спросит, откудова это взялось и что за штуковина такая.
- Он этого ящика и не заметит. Для него он невидимый, и, когда ваш сосед рядом, он действовать не будет. Он настроен только на ваши собственные волны.
Ратинье даже присвистнул:
- Все-таки вы, - признал он, - на вашей звезде неплохие механики...
Диковина улыбнулся, и на сей раз улыбка у него получилась шире, чем прежде. Это не укрылось от глаз Ратинье.
- По-моему, ты стал шире улыбаться в сравнении с последним разом. Сейчас ты прямо как лягушка улыбаешься.
- Учусь. Комитет Пяти Голов приказал мне научиться, чтобы потом их самих научить. - И возбужденно добавил: - Там наверху зашевелилось, все больше и больше шевелится! Благодаря вам, Глод!
- Благодаря мне?
- Да, благодаря вашему капустному супу. Из-за него, в сущности, мне доверили тарелку, которая долетает до Земли не за три, а за два часа.
- Ах вот оно что! А я-то думал, что это прежняя.
- Снаружи да, а внутри нет. Я доволен, Глод. Меня начинают ценить.
Ратинье хохотнул:
- И все это из-за горшка супа; ну, видать, и чудаки вы там. Я же тебе говорил, что ты следующий чин получишь, ведь говорил,а?
- Да...
- И стоит тебе выпить пол-литра, ты через все головы перепрыгнешь, то есть через все пять ихних голов.
- Да...
- Нынче попробуешь?
Диковина не ответил на зазывы пламенного проповедника, этого энтузиаста-наставника, обращающего новичка в свою веру. Продолжая чистить картошку, Глод проворчал:
- Да не переживай ты так! Если есть у тебя честолюбие, добьешься своего! Наши заправилы все хлещут вино, но только не солдатское пойло! А закупоренное замечательное вино, за которое мы, грешные, заплатить не можем, потому что мы за ихнее вино платим.
- Да, кстати, - проговорил Диковина с гримасой, долженствующей на этот раз изображать ликующую улыбку, - я привез ваш золотой.
Он приподнял какой-то мешок, который, войдя в дом, поставил на стол. Не слишком уверенно Глод сунул туда руку и вытащил целую пригоршню блестящих монет.
- Но, Диковина, - запинаясь, начал он, - да здесь их на целый мульон! Слышишь, на мульон!