Словом, на втором году Артур Пенденнис сделался в университете одной из самых модных фигур. Любопытно, как легко молодежь бывает восхищена и как бездумно предана. Она тянется к вожаку: дивится на него, любит его, подражает ему. Каждый, кто не лишен сердца, испытал, вероятно, в юности такое чувство преклонения перед сверстником. У Пена была в Оксбридже своя школа, своя кучка верных друзей и свои соперники. Когда стало известно, что Пенденнис от Бонифация заказал себе шейный платок из пунцового атласа, на Главной улице в ту же неделю появилось не менее двух десятков пунцовых атласных платков; а ювелир Саймон продал однажды двадцать четыре дюжины булавок такого же образца, какой выбрал в его магазине мистер Пенденнис.

Если человек с арифметическим складом ума даст себе труд подсчитать, во сколько обойдется молодому человеку удовлетворение всех тех склонностей, которыми, как мы указали, обладал мистер Пенденнис, он убедится, что за два-три года молодой человек с такими расточительными вкусами неизбежно истратит или задолжает очень значительную сумму денег. Пен, как уже говорилось, не любил заниматься исчислениями. Ни одно из его пристрастий не разрасталось до неприличных крайностей: нет сомнения в том, что счет Пэдингтона у портного; или счет Гэтлбери - повару за обеды; или счет Дилли Таити у Финна, продавца гравюр, за оттиски с картин Лендсира и Моргенсовские гравюры с картин Рафаэля; или Уормолла у известного книгопродавца Парктона за альдины, старопечатные фолианты и богато иллюминованные требники шестнадцатого столетия; или Снэфла и Фокера у содержателя конюшен Найла, что каждый из них в отдельности намного превышал ничтожные счета, какие могли предъявить все эти поставщики мистеру Пену. Но Пенденнис от Бонифация выгодно отличался от этих юных джентльменов многосторонностью своих интересов: в то время, как молодой лорд Пэдингтон плевать хотел на любые гравюры, а в золоченую раму заглядывал, только если в нее вставлено было зеркало; в то время как Гэтлбери совершенно не заботился о том, как он одет, лошадей же не только не любил, но смертельно боялся; в то время как Снэфл не читал никаких печатных изданий, кроме "Календаря скачек" и "Белловой жизни", а из рукописей интересовался только собственными каракулями в книжечке для записи пари, - наш юный друг, обладая более разнообразными запросами, уделял внимание всем отраслям знаний и развлечений и в каждой из них достиг порядочных успехов.

Итак, слава Пена гремела на весь университет, в нем уже видели нового Крайтона. А что касается до конкурса на лучшее английское стихотворение, к которому Пен, как мы видели, столь старательно готовился в Фэроксе, то приз в том году получил Джонс из колледжа Иисуса, но студенты считали, что стихи Пена несравненно лучше, и он за свой счет переплел их в сафьян с золотым тиснением и подарил ближайшим друзьям. Один экземпляр попался мне недавно на пыльной полке в книжном шкафу мистера Пена, и сейчас он лежит передо мной вместе с целой кучей старых оксбриджских брошюрок, университетских уставов, конкурсных стихов, удостоенных и не удостоенных приза, речей, произнесенных в студенческом клубе, и либо надписанных "Пенденнис от Бонифация", либо полученных Артуром от любящего его автора - Томсона или Джексона. Как забавно выглядят эти надписи, выведенные полудетским почерком, и как волнуют эти бумаги, когда увидишь их спустя несколько десятилетий! Иных капризная судьба увела с тех пор в небытие, других разлучила, со всеми обошлась жестоко. Не одна рука, что писала эти сердечные слова и доверчиво пожимала нашу в знак великодушной юношеской дружбы, теперь холодна. Каким пылким, не знающим сомнений чувством была для нас дружба в те далекие дни! А потом, когда пришла пора вступить в жизнь, друг, с которым вы не уставали бродить рука об руку под густыми деревьями или вдоль реки, что омывала сад колледжа св. Магдалины или луга близ колледжа Христовой церкви, а не то текла, извиваясь, мимо Королевского колледжа или Троицы, - поневоле отдалился от вас, и вы и он стали порознь пробиваться сквозь толпу, запрудившую ваш жизненный путь.

Неужели мы - те самые люди, которые сочиняли эти надписи, читали эти стихи, произносили или слушали эти доклады и речи, столь немудреные, столь высокопарные, столь уморительно торжественные; столь явно почерпнутые из книг, однако преподносимые с выражением самодовольного глубокомыслия на пухлых детских лицах. Вот передо мной эта книга, ей всего каких-нибудь пятнадцать лет. Вот стонет Джек от отчаяния и байронической разочарованности, а ведь его жизнь в университете не была омрачена ни единым облачком. Вот смелая работа Тома в защиту самоубийства и республиканских идей, написанная по поводу жирондистов и смерти мадам Ролан, - Тома, который сейчас носит самые белоснежные галстуки во всей епархии и скорее пойдет на казнь, нежели съест бифштекс в пятницу великим постом. А вот Боб, судья *** округа, наживший состояние в правлениях железнодорожных компаний, восклицает вместе с Готфридом и Танкредом: "Вперед, на приступ, воины креста, За веру кровь пусть будет пролита. Отважный лучник с меткою стрелой, Балисты, копья и секиры, в бой; Рази, таран, и камни катапульт, Падет Иерусалим - id Deus vult" {Это угодно богу (лат.).}. После чего следует сладкозвучное описание садов Шарона и дев Салема, а также пророчество, что вся Сирия превратится в цветущий сад, и в самом скором времени наступит царство мира, - и все это пятистопным ямбом, и очень забавно рядится в одежды смысла, чувства и поэзии. А наряду с этими невольными пародиями есть очерки и стихи, и ученические сочинения (одновременно честные и фальшивые, смешные и печальные), чьи авторы уже никогда не возьмут в руки перо. Вмешалась грозная судьба - и молодые голоса умолкли, неугомонные умы перестали работать. У этого был талант и знатное происхождение, казалось - он с легкостью достигнет всех почестей, но теперь они ему не нужны; у того были добродетели, знания, талант - было все, за что дается любовь, восхищение и земная слава, и что же? На далеком, безвестном кладбище осталась и могила, в которой покоится немало честолюбивых надежд, и камень, на котором начертано прощание с ними. Прошлой осенью я видел, как эту могилу освещает солнце, слышал, лак согласно поет над нею хор деревенских певчих. Не все ли равно, высится ли над вашим прахом Вестминстерское аббатство или скромная сельская колокольня и забудет ли вас мир несколькими днями позже или раньше?