Он пошел на это, и жертва его была тем огромнее, что мало кто знал, сколь она велика. Письма ему пересылали в Фэрокс, и он со вздохом показывал Элен бесконечные приглашения. Он строчил отказ за отказом - то было зрелище прекрасное и трагическое... по крайней мере, для тех, кто способен был оценить все печальное величие его самопожертвования. Элен не была на это способна, - благоговение, с каким майор поминал придворный адрес-календарь, и всегда-то вызывало у нее улыбку; зато юный Пен с почтением читал имена и титулы, которые его дядюшка выводил на своих ответных письмах, а истории из жизни великосветского общества выслушивал с неизменным интересом и сочувствием.

Вместительная память старшего Пенденниса была битком набита такими увлекательными историями, и он, не скупясь, угощал ими Пена. Он помнил имена и родословные всех, кто включен в "Книгу пэров", а также их родственников.

- Милый мой, - говаривал он с проникновенной искренностью и серьезностью, - поверь, что чем раньше ты начнешь заниматься генеалогией, тем лучше; очень тебе советую ежедневно почитывать Дебретта. Не столько часть историческую (ибо родословные, между нами говоря, часто недостоверны, и мало найдется семей с такой ясной линией, как у нас), сколько описание браков и семейных связей. Мне известны случаи, когда незнание этого важного предмета стоило человеку его карьеры. Да вот, только в прошедшем месяце, на обеде у милорда Хобаноба, один молодой человек, не так давно принятый в нашем кругу, некий мистер Сосунок (он, кажется, даже написал какую-то книгу), весьма неуважительно отозвался об адмирале Баусере в том смысле, что он готов служить любому министру. А кто бы, ты думал, сидел рядом с мистером Сосуноком и напротив него? Рядом с ним сидела леди Грампаунд, дочь Баусера, а напротив - лорд Грампаунд - его зять. Молодой человек знай отпускал шуточки по адресу адмирала, воображая, что очень всех веселит, но ты можешь себе представить, что испытывала леди Хобаноб, - да что леди Хобаноб, все благовоспитанное общество, собравшееся за столом, - когда этот несчастный intru {Втируша (франц.).} так себя конфузил. Уж он-то больше не будет обедать на Саутстрит, можешь мне поверить.

Такими речами майор развлекал племянника, когда проделывал свой двухчасовой моцион на террасе перед домом либо когда они вместе сидели после обеда за вином. Он сетовал, что сэр Фрэнсис Клеверинг после женитьбы не поселился в своем поместье, которое могло бы стать средоточием лучшего местного общества. Он сокрушался, что лорд Эйр не живет в деревне - не то он, майор, мог бы представить ему Пена. "У него есть дочери, - говорил майор. - Как знать? Ты мог бы жениться на леди Эмили или на леди Барбаре Трехок. А впрочем, мечтать теперь поздно. Ты сам избрал свою долю, мой бедный мальчик, винить тебе некого".

Юный Пенденнис внимал ему жадно, как Дездемона - мавру. На бумаге такие басни не столь интересны, как услышанные изустно; но в душе юного Пена рассказы майора о великом Георге, о герцогах королевской крови, о государственных деятелях и знаменитых красавицах тех дней будили смутное удивление и тоску; и разговоры с опекуном, непонятные и утомительные для бедной миссис Пенденнис, никогда ему не наскучивали.

Нельзя сказать, чтобы новый наставник и друг мистера Пена просвещал его в самых возвышенных предметах или толковал эти предметы самым возвышенным образом. По в последовательности ему нельзя было отказать. Его нравственные правила, возможно, не сулили человеку особенного счастья в загробной жизни, зато были рассчитаны на успешное продвижение в жизни земной; к тому же следует помнить и другое: майор ни на минуту не сомневался в том, что его взгляды - единственно правильные, а поведение - безупречно добродетельное и порядочное. Словом, он был, что называется, человек благородный и жил с открытыми глазами. Жалея своего молокососа-племянника, он хотел немножко раскрыть глаза и ему.

Так, например, проживая в деревне, старый холостяк не пропускал ни одной службы в церкви. "В Лондоне это не имеет значения, Пен, - объяснял он. - Там в церковь ходят женщины, а отсутствия мужчин никто не замечает. Но когда дворянин находится sur ses terres {В своем поместье (франц.).}, он должен подавать пример окрестным жителям; думаю, что, если бы мне медведь на ухо не наступил, я бы даже стал петь. Герцог Сент-Дэвид, с которым я имею честь быть знакомым, тот всегда поет у себя в имении, и поверь, впечатление это производит отличное. Здесь ты - персона. Пока Клеверинг в отсутствии, ты - первый человек в приходе; во всяком случае, не хуже других. Сумей ты разыграть свои карты, ты мог бы представлять город в парламенте. Твой покойный отец непременно был бы избран, если бы не скончался так рано. И для тебя этот путь открыт. Но, конечно, не в том случае, ежели ты женишься на девице, пусть очаровательной, с которой никто не захочет знаться. Что ж, мой милый, оставим эту неприятную тему". Но, оставив эту тему один раз, майор Пенденнис в тот же день возвращался к ней еще раз десять, и суть его речей неизменно сводилась к тому, что Пен себя губит. Не так уж трудно лестью и лаской внушить простодушному юноше, что он - исключительная личность.

Как уже было сказано. Пен слушал дядюшку с превеликим удовольствием. Речи капитана Костигаиа потеряли для него всякую прелесть, и мысль о пьяненьком тесте наполняла его ужасом. Как сможет он познакомить этого человека, небритого, пропахшего пуншем, со своей матерью? Даже когда дело касалось Эмили, расспросы безжалостного опекуна сильно его смущали. "Она получила светское воспитание?" Пен был вынужден ответить, что нет. "Она умна?" Как сказать, она далеко не глупа, но особенно умной ее назвать нельзя. "Интересно бы взглянуть на ее письма". Тут Пен признался, что писем у него всего три, - те самые, о которых мы упоминали, - и что кто - не более как обычные ответы или приглашения.

- Она-то особа осторожная, - сухо заметил майор. - Она старше тебя, мой бедный мальчик. - После чего стал смиренно просить прощения, умоляя Пена не сердиться на старого дядюшку, который только печется о чести семьи, ибо Артур при малейшем намеке на двуличие мисс Костиган весь вспыхивал от негодования и клялся", что никому не позволит отзываться о ней непочтительно и что никогда, никогда ее не оставит.