Белудж потянулся было за Нурмолды, однако скоро отстал. Когда Нурмолды окликнул его, белудж развернулся и погнал следом за Рахимом. Помедлив, Нурмолды повернул назад и поехал шагом, рассчитывая, что белудж догонит Рахима на подъезде к аулу и тот увещеваниями вернет черного носатого человека или же белудж одумается и сам вернется.

Из низины, сбегающей к оврагу, выехал Рахим. Его конь ступал неуверенно, низина была в твердых комьях; подобные места называют мозгом.

— Белудж мертв, — сказал Рахим, — у Жусупа острые когти.

Они разъехались, простившись без слов, лишь печально поглядели друг другу в глаза.

Не отдавая себе отчета, Нурмолды внезапно направил коня в низину, усыпанную комьями.

Конь белуджа ходил возле трупа хозяина, обкусывал верхушки трав, встряхивал головой.

Нурмолды слез с седла, склонился. Неподвижно глядел выкаченный глаз белуджа, сухой усик травы поддел губу, отчего на мертвое лицо легла скорбная усмешка.

На колодце Жиррык Нурмолды не застал ни души, нашел только окурки самокруток, высосанных до крайности, с ноготь величиной: видно, докуривали, надев на острие булавок. Еще часов пять скачки до колодца Ахмедсултан, и Нурмолды сполз, полумертвый, с седла на руки двух бойцов в гимнастерках и ушанках. В одном из них он узнал Исабая, своего деповского дружка, месяца два как посланного работать в ГПУ.

Нурмолды уложили в походной кибитке, устроенной из верхних частей юрты; наплывала степь, мягкая, как одеяло. Шовкатов поправлял у него в изголовье шинель, а он через силу твердил: «Как соберетесь, я встану». Поднявшись в темноте, он увидел лагерь спящим, а у костерка — Шовкатова и узнал, что проспал день.

— Кто этот Рахим, твой доброхот?.. — спросил Шовкатов.

— Татарин, учился в университете… пятьдесят лет ему, рябой. Файзуллаев фамилия.

— Файзуллаев? Вот он где прячется! У меня на него папка заведена…

— Больной человек, загнанный, — сказал Нурмолды. — Я его сюда, на Устюрт, привез: пусть отдохнет.

— Отдохнет?.. А чего он тебя сюда послал? Рассчитывает, что с бандитами пойдут сотни кибиток. Мы их заворачивать, начнется драка. Видал, как нефть горит на промыслах? Рахиму Файзуллаеву мерещится пожар в степи. А из пламени войны встанет Туранское государство…

— Говорил он о таком государстве, — без интереса отозвался Нурмолды, — он всегда много говорит. Слова бывают злые, а сердце доброе.

— Мысли, мысли нам вредные! Он ведь ярый пантюркист… Спит и видит, что тюркские народы выходят из нашего Союза и переходят под начало Турции. В двадцатом году Файзуллаев был теоретиком среднеазиатского халифата, а сейчас… Тут мы поймали их человека, я поглядел проект организации тюркской националистической партии — ого, у нас учатся: Всеобщий центр, во главе председатель, парторганы в уездах… центр у них сейчас за рубежом, английская валюта…

— Завтра… сегодня, уже сегодня Жусуп уходит, — перебил Нурмолды Шовкатова. — Надо перехватить Жусупа на Кос-Кудуке.

— У меня одиннадцать человек, пятеро новенькие, стрелять не умеют толком… Вроде Исабая. Куда я с ними сунусь?

— Выходит, отпустите Жусупа? — Нурмолды поднял седло, пошел к саврасому.

Шовкатов попытался отнять у него седло, убеждая:

— Оставайся с нами. Я послал вестового, будем объединяться с другими отрядами, у них пулеметы. Не дадим Жусупу увести народ.

— Поеду, девушку отниму, — увезет ее с собой Жусуп, и не найдешь!

— Ну куда ты один, убьют!..

Выбрался из юрты Исабай. Подошел часовой, Нурмолды узнал веснушчатого дядю Афанасия.

— Вижу, тебя не удержишь, возвращайся в аул, — сказал Шовкатов и достал наган. — А карту оставь здесь, какая от нее польза сейчас.

Нурмолды, будто не видел протянутого нагана, поправил за плечом трубку карты.

Отдалялся огонек костра. Нурмолды придержал саврасого. Догонявший его всадник волочил за собой рваную тень.

— Шовкатов послал с тобой, — сказал весело Исабай.

11

Нурмолды, потянувшись с седла, ухватил Исабая за плечо, сжал, зашептал:

— Не вернусь — в аул не суйся. Начнет светать — спрячешься в меловых холмах.

Псы, подкатившие было под ноги саврасому («Кет! Кет!» — шипел на них Нурмолды), умолкли, едва он спрыгнул с седла, и равнодушно побрели прочь.

От коновязи, где позвякивали удилами оседланные кони, шли трое с винтовками. Чтобы разминуться с ними, Нурмолды повернул к белой юрте. Саврасого он вел за собой.

Голоса в белой юрте сливались в глухой рокот, там пировали: в ночном холоде ноздри Нурмолды уловили струйку, в которой смешались запахи вареного мяса и дыхания тесно сидящих людей.

Он прошел мимо черной груды — в ней угадывались связки жердей и скатанные кошмы, — мимо лежащих верблюдов. В стороне чернели составные части другой юрты, также сваленные как попало.

Не выпуская повода, Нурмолды обошел юрту Суслика, высматривая, не подвернута ли где кошма, нет ли какой дырки. Затем стянул повод, саврасый вскинул голову. Новый поворот скрученного сыромятного ремня, саврасый не выдержал боли, заржал.

Выждав, Нурмолды вновь стянул было в кулаке сыромятные ремни. Появилась из юрты Сурай, поймала повод, зашептала:

— Заждалась твоего голоса, заждалась!

Шаркали подошвы: шли от белой юрты те же трое.

Нурмолды повернулся к ним спиной, прикрывая девушку, — дескать, негде укрыться парочке в забитом чужаками ауле.

Один из проходивших что-то начальственно буркнул, явно обращаясь к Нурмолды. Тот ответил невнятным восклицанием.

Сурай взяла саврасого под уздцы, Нурмолды шел рядом.

В крайней юрте устало, хрипло подвывали. Умер парень, привезенный Кежеком из набега, понял Нурмолды. Дверь была откинута, за порогом в лунном свете неподвижно сидела простоволосая старуха.

Шарахнулся саврасый, Сурай прижалась к плечу Нурмолды: перед ними возник лохматый человек (шапка драная, понял Нурмолды), чекпень нараспашку, голая грудь.

— Даир!

— Тебе в-все! — выкрикнул он в лицо Нурмолды, вцепился в Сурай. — А ч-что мне?

Нурмолды отдирал его от девушки, а тот тянул свое:

— А м-мне?

Наконец Нурмолды отшвырнул его, бросил Сурай в седло.

Даир висел на узде, волочился. Вываливались из юрт люди, бежали к ним.

Нурмолды вскочил на коня. Рванулся саврасый, понес их. Кричал вслед отброшенный Даир.

Позади нарастал конский топот. Оглядываясь, Нурмолды видел лица бандитов. Погоня охватывала с боков, смыкаясь.

Вылетел навстречу всадник, выстрелил, закричал:

— Давай гони!

Исабай, зачем он здесь?..

Распалось кольцо, забухали выстрелы. Исабай скакал рядом, тянул саврасого за узду.

Дернулся саврасый, Нурмолды не удержался бы, не вцепись он в плечи Сурай. Жалобно, по-детски вскрикнул Исабай, отвалился и рухнул.

Нурмолды спрыгнул с коня, подбежал. Поднял товарища на руки. Чуть слышный стон из открытого рта. Выгнулся и оцепенел Исабай в его руках.

Потемнело: окружали всадники. Сдвинулись, нависли, хрипло дышали.

Сорвали карту с плеча, в облегченье хохотали:

— Думали, ружье!

Связанного, его бросили под белой юртой. Потоптались у входа. Нурмолды слышал, как спрашивали: «Сердар здесь?» — «Ушел к старикам», как прохрипел Кежек: «Что вы тут сбежались, всем искать табун!»

Его остались сторожить двое, — перевернувшись на спину, Нурмолды видел их тени на стене юрты.

В юрту вошли. Звякнул отброшенный ногой поднос, покатились чашки.

Голос Кежека:

— Даже старики лгут, клянутся седыми бородами, что свой табун не прятали. Проклятые времена!

— Проклятый народ! — выругался второй, Нурмолды узнал голос Жусупа. — Они готовы отдать коней шайтану, русским, туркменам, но от своих спрячут. Мне самому ничего не нужно. Я считаю, что аллах обо мне позаботился, если я сегодня хоть раз поел. Но я думаю о народе…

— Аллах испытывает тебя, Жусуп.

— Если он указал мне стать ханом адаев, что же они разбегаются?.. Вон для татарина мое дело — как свое! Ему больше веры, чем вам всем. Уж он-то не норовит подсесть к чужому котлу.