– Ерунда, – сказал я холодно. – Просто вы были омерзительно пьяны.

– Нет-нет, – возразил Симонэ, мотая головой. – Я был пьян, это верно, но тут что-то нечисто, тут что-то не так... Скорее уж это был кошмар, бред... почудилось... Может быть, я и на самом деле немножко того, а, Петер?

– Может быть, – согласился я.

– Не знаю, просто не знаю... Я глаз не сомкнул все это время, то раздевался, то одевался... хотел даже бежать... особенно когда услышал, как вы там ходите и говорите придушенными голосами...

– Где вы находились в это время?

– Я находился... В какое, собственно, время?

– Пока мы говорили придушенными голосами.

– У себя. Я не выходил из номера.

– В какой именно комнате вашего номера вы находились?

– То в одной, то в другой... Честно говоря, пока вы допрашивали Олафа, я пытался подслушивать и сидел в спальне... – Глаза его вдруг снова выкатились. – Постойте-ка, – сказал он. – Но если она жива... тогда из-за чего вся эта суета? Что случилось? Заболел кто-нибудь?

– Отвечайте на мои вопросы, – сказал я. – Что вы делали после того, как я ушел из бильярдной?

Некоторое время он молчал, глядя на меня круглыми глазами и покусывая нижнюю губу.

– Понятно, – сказал он наконец. – Значит, все-таки что-то случилось. Ну, ладно... Что я делал после того, как вы ушли? Сыграл сам с собой на бильярде и пошел к себе. Было уже около десяти, а я назначил свое предприятие на одиннадцать, надо было привести себя в порядок, освежиться, побриться, то-се... Этим я и занимался примерно до половины одиннадцатого. А потом ждал, смотрел на часы, смотрел в окошко... Остальное вы знаете... Вот так...

– Вы вернулись в номер около десяти. А точнее? Ведь вы собирались на свидание и наверняка часто поглядывали на часы.

Симонэ тихонько свистнул.

– Ого! – сказал он. – Кажется, это следствие по всем правилам. Может быть, вы все-таки скажете мне, что произошло?

– Убит Олаф, – сказал я.

– Как – убит? Вы же только что были у него в номере... Я сам слышал, как вы с ним там разговаривали...

– Я разговаривал не с ним, – сказал я. – Олаф мертв. Поэтому постарайтесь поточнее вспомнить все, о чем я вас спрашиваю. Когда вы вернулись в свой номер?

Симонэ вытер покрытый испариной лоб. Лицо у него сделалось несчастным.

– Безумие какое-то, – пробормотал он. – Сумасшедший бред... Сначала то, теперь это...

Я применил старый испытанный прием. Пристально глядя на Симонэ, я сказал:

– Перестаньте крутить. Отвечайте на мои вопросы.

Симонэ мгновенно ощутил себя подозреваемым, и все его эмоции тут же испарились. Он перестал думать о госпоже Мозес. Он перестал думать о бедном Олафе. Теперь он думал только о себе.

– Что вы этим хотите сказать? – пробормотал он. – Что это значит – «перестаньте крутить»?..

– Это значит, что я жду ответа, – сказал я. – Когда – точно – вы вернулись в свой номер?

Симонэ преувеличенно оскорбленно пожал плечами.

– Извольте, – сказал он. – Смешно, конечно, и дико, но... пожалуйста. Извольте. Из бильярдной я вышел без десяти десять. С точностью плюс-минус одна минута. Я посмотрел на часы и понял, что мне пора. Было без десяти десять.

– Что вы сделали, когда вошли в номер?

– Извольте. Я прошел в спальню, разделся... – Он вдруг остановился. – А знаете, Петер... Я ведь понимаю, что вам нужно. В это время Олаф был еще жив. Впрочем, откуда мне знать, может быть, это был уже не Олаф.

– Рассказывайте по порядку, – приказал я.

– Да тут нечего рассказывать по порядку... За стеной спальни двигали мебель. Голосов я не помню. Не было голосов. Но что-то там двигалось. Помнится, я показал стене язык и подумал: вот так-то, белокурая бестия, ты ляжешь баиньки, а я пойду к моей Ольге... Или что-то в этом духе. Это было, следовательно, примерно без пяти десять. Плюс-минус три минуты.

– Так. Дальше.

– Дальше... Дальше я пошел в туалетную комнату. Я тщательно вымылся до пояса. Я тщательно вытерся махровым полотенцем... Я тщательно побрился электрической бритвой... Я тщательно оделся... – В голосе унылого шалуна стремительно нарастала язвительность. Впрочем, он тут же почувствовал неуместность такого тона и спохватился. – Короче говоря, в следующий раз я посмотрел на часы, когда вышел из туалетной. Было около половины одиннадцатого. Без двух-трех минут.

– Вы остались в спальне?

– Да, одевался я в спальне. Но больше я уже ничего не слышал. А если и слышал, то не обратил внимания. Одевшись, я вышел в гостиную и стал ждать. И клятвенно утверждаю, что после вечеринки я Олафа в глаза не видел.

– Вы уже утверждали клятвенно, что госпожа Мозес мертва, – заметил я.

– Ну, это я не знаю... Это я не понимаю. Уверяю вас, Петер...

– Верю, – сказал я. – Теперь скажите, когда вы последний раз разговаривали с Хинкусом?

– Гм... Да я, пожалуй, вообще с ним никогда не разговаривал. Ни разу. Не представляю, о чем бы я мог с ним разговаривать.

– А когда вы его в последний раз видели?

Симонэ прищурился, вспоминая.

– Около душа? – произнес он с вопросительной интонацией. – Да нет, что это я! Он же обедал вместе со всеми, вы его тогда привели с крыши. А потом... куда-то он испарился, что ли... А что с ним случилось?

– Ничего особенного, – небрежно сказал я. – Еще один вопрос. Кто, по-вашему, разыгрывал все эти штучки? С душем, с пропавшими туфлями...

– Понимаю, – сказал Симонэ. – По-моему, начал это дю Барнстокр, а поддерживали его все кому не лень. Хозяин в первую очередь.

– А вы?

– И я. Я заглядывал в окна к госпоже Мозес. Обожаю такие шутки... – Он заржал было своим могильным смехом, но тут же спохватился и поспешно сделал серьезное лицо.

– И больше ничего? – спросил я.

– Ну, почему же ничего? Я звонил Кайсе из пустых номеров и устраивал «посещения утопленника»...

– То есть?

– То есть бегал по коридорам босиком с мокрыми ногами. Потом я собирался соорудить небольшое привидение, да так и не собрался.

– Нам повезло, – сухо сказал я. – А часы Мозеса – ваша работа?

– Какие часы Мозеса? Золотые такие? Луковица?

Мне захотелось его ударить.

– Да, – сказал я. – Луковица. Вы их сперли?

– За кого вы меня принимаете? – возмутился Симонэ. – Что я вам – форточник какой-нибудь?