Михаил Алексеевич согласился; с 1921 по 1929 г. (с небольшим перерывом) он был главным бухгалтером, начальником финансового отдела, заместителем торгпреда и опять начальником финансового отдела торгового представительства СССР в Осло.
Но переводческое искусство стало для него уже потребностью. Здесь, в Осло, он перевел с французского два тома романа-эпопеи Ромэна Роллана "Жан Кристоф", затем с норвежского - книги о путешествиях Руала Амундсена. Там же был переведен "впрок" - потому что заказа от издательства не было поразительный роман норвежской писательницы Сигрид Унсет "Кристин, дочь Лавранса". Бытовой норвежский язык Михаил Алексеевич к тому времени хорошо знал, но для такого перевода, как этот, надо было совершенствоваться, и в работе над первым томом ему помогала знакомая - Н. Е. Гейнц. Уже значительно позже Михаил Алексеевич переработал первый том и перевел второй, и издал их, правда, с сокращениями. Полностью роман вышел только в 1962 г. (третий том в переводе Ю. А. Яхниной и Л. Ю. Брауде).
По возвращении в Ленинград экономическая работа М. А. Дьяконову по многим причинам не заладилась; он поступает редактором в издательство "Academia", а позже - в издательство Арктического института. Но в конце концов он уходит и из института и целиком отдается литературе.
Вновь занявшись литературной деятельностью в начале 30-х гг., Михаил Алексеевич быстро стал одним из ведущих переводчиков того времени - имя его часто можно было услышать наравне с именами А. А. Смирнова, А. А. Франковского и М. Л. Лозинского.
Переводил Михаил Алексеевич много - в свет вышло далеко не все. Объяснялось это иногда тем, что он брался за работу не тогда, когда был заказ, а когда его увлекало то или иное произведение; иногда тем, что издательство, заказав книгу, потом отказывалось от нее или просто подвергалось очередной реорганизации. Домашняя экономика профессионального экономиста М. А. Дьяконова от этого немало страдала - семья жила по принципу "когда густо, когда пусто". Как-то, еще в Норвегии, Михаил Алексеевич, получив неожиданный гонорар, заказал бадью гоголь-моголя для соседских детишек и вынес ее во двор; а потом, по опустошении бадьи, повез детишек на трех такси в кино. При таких чертах его характера "пусто" в доме бывало чаще, чем "густо". Происходили такие разговоры с женой:
- Миша, у тебя штаны рваные, надо купить новые.
- Не для того я деньги зарабатываю, чтобы штаны покупать.
Работа над переводом была у Михаила Алексеевича делом коллективным, общесемейным. Если что-нибудь его затрудняло, раздавался сигнальный свист: на консультацию вызывались сыновья {Эти консультации приводили иногда к результатам, для публики неприемлемым. Так, когда Михаил Алексеевич редактировал старый, заслуженный, но уже устаревший перевод "Кукольного дома" Ибсена, сыновья закричали, что по-норвежски героиню пьесы зовут вовсе не Нора, а Нура. Он долго сопротивлялся, но все же в вышедшем в свет переводе появилась Нура. Публика этого не приняла.}.
Иной раз им даже поручался какой-нибудь кусок, и, конечно, вставные стихи (если такие были). И Мария Павловна призывалась к совету.
Долгие годы работал он над переводами только после службы, по ночам. Эта привычка осталась у него до конца жизни.
А переводчик он был добросовестный. В переводческом искусстве 20-х 30-х гг. господствовал пафос борьбы с традицией старых ремесленных переводов: с одной стороны, переводов-подстрочников (это когда переводчик, не понимая смысла текста, наивно думал, что если он переведет слово за словом по словарю, "буквально", то читатель поймет то, чего он сам не понял); и переводов-"фантазй" (это когда переводчик, что-либо не поняв, тут же придумывал что-нибудь свое). Михаил Алексеевич был сторонником перевода точного, но такого, чтобы он мог занять достойное место в русской литературе, чтобы оригинал был передан хорошим русским языком.
Известна история, рассказанная К. И. Чуковским со слов переводчика В. О. Стенича, как тот, переводя французский роман с немецкого, не понял фразу из письма героини к дедушке, где она советовала ему взять прислугу, чтобы та облегчила ведение хозяйства бабушке. Фраза была переведена так: "возьми себе девочку, чтобы не утруждать бабушку". Потом уже по всей книге Стенич "обрабатывал" стилистически ни в чем не повинную героиню в духе ее совета, и в книге она из скромной женщины превратилась в разухабистую бабенку. Такого с М. А. Дьяконовым случиться не могло, а когда ему пришлось редактировать перевод "42 пареллели" Джона Дос Пассоса, сделанный тем же В. О. Стеничем, то дело дошло до товарищеского суда между ними. В. О. Стенич был человеком исключительного дарования и воображения, но с точки зрения литератора с характером М. А. Дьяконова, он должен был бы сдерживать свое воображение, передавая русскому читателю все же переводимого автора, а не собственный блестящий талант.
Конечно, как все в мире, стареют и переводы. Из работ М. А. Дьяконова пережили его на много десятилетий только три - "Антуанетта" Роллана, "Кристин, дочь Лавранса" Сигрид Унсет и "Ярмарка тщеславия" Теккерея. Это и справедливо - великий труженик во всем, Михаил Алексеевич ни в одну свою другую работу не вложил столько труда и столько любви.
С "Ярмаркой тщеславия" сыновья-консультанты дали ему бой в связи с названием. В самом деле, "Vanity fair" значит, конечно, не "Ярмарка тщеславия", а "Ярмарка суеты" - здесь vanity перекликается с библейским (и поэтому хорошо знакомым с детства каждому англичанину) "Vanity of vanities, saith the Preacher: all is vanity" ("Суета сует, говорит Екклесиаст, - все суета"). Но "суета" имеет в русском языке два значения: во-первых, "тщета" (так именно в Библии) {Впоследствии И. М. Дьяконов, переводя "Екклесиаст", употребил именно слово "тщета".}, и во-вторых, "бестолочь, суетня". Сказать "Ярмарка суеты"? Это казалось надостаточно ясным. Михаил Алексеевич остановился было на "Ярмарке житейской суеты" - но дело решило издательство, не пожелавшее отказаться от названия хотя и неправильного, но привычного.