То и дело встряхиваю головой, чтобы избавиться от «второго» самолета. Вижу – «мессер» еще ближе подворачивает, стремясь лучше прицелиться.

Расстояние между нами сокращается. Еще, еще, чуть-чуть еще. А вот теперь – палец на гашетку!

Последний кадр, запечатлевшийся в моей памяти: «желтый кок» как-то неестественно вильнул и пошел вниз. А я как будто сквозь сон слышу: «Лавочкин», выводи, выводи машину!» С огромным трудом открываю глаза. И вижу, как головокружительно мелькает земля – самолет в штопоре. Быстро выхожу из него. Снова слышу:

– Кто штопорил?

– «Чайка-19», я – Скоморох!

– Отлично. Смотри: внизу догорает сбитый «желтый кок», а справа спускается на парашюте фашистский летчик.

– Понял. А где остальные? Где Керим (Кирилюк), Горкин (Горьков), Калаш (Калашонок)?

– Иди на юг, они там барражируют.

Лечу туда и думаю: что со мной приключилось? Знал, что кислородное голодание приводит к заболеванию так называемой эйфорией (буквально означает «хорошо переношу»). Не думал, что болезнь эта настолько коварна – погружает тебя в сладкий сон, с которым невозможно бороться.

На земле узнал: взятый в плен пилот «желтого кока» – майор, воевал в Польше, во Франции, в нашей стране, имел на счету 50 сбитых самолетов.

В Кишкунлацхазе у нас настоящий бетонированный аэродром. До чего надоели нам размокшие полевые площадки! Там и машины вечно грязные, обувь и обмундирование – сырые. Другое дело стационарный аэродром – кругом сухо и чисто.

Здесь мы встретились с летчиками генерала И. Д. Подгорного, летавшими на «яках» с красными носами. Это придавало машинам особый шик. Летчики нашей эскадрильи тут же последовали этой моде – покрыли красной краской переднюю часть капотов Ла-5. Строй наших истребителей стал выглядеть на земле и в воздухе наряднее и внушительнее. Это заметили летчики других эскадрилий и сейчас же последовали нашему примеру. Но, оказалось, маленькое новшество ко многому обязывало. Фашистские летчики, встречая самолеты с красными кольцами на носу, настораживались и обходили их стороной. Такое поведение противника психологически объясняется просто: все необычное сначала отпугивает, а на войне – тем более. Потом гитлеровцы осмелели, попытались прощупать «красные носы». Несколько раз они получили хороший отпор, а потом им повезло – напали на одного из молодых, малоопытных летчиков и клевали его до самого аэродрома. Всем нам было очень неприятно наблюдать эту картину: коль уж покрасил нос своему истребителю, так держись на высоте, не подводи. Этот случай заставил некоторых товарищей смыть с капотов красные кольца, ставшие как бы символом особой бойцовской выучки…

Утром 20 декабря началось новое наступление войск 3-го Украинского фронта с целью прорвать сильно укрепленную фашистскую линию «Маргарита», овладеть городом Секешфехервар и, обойдя с запада Будапешт, соединиться с войсками 2-го Украинского фронта.

Наступление поддерживали свыше 800 самолетов – весь действующий парк 17-й воздушной армии.

Это были дни исключительно напряженной боевой работы. Мы буквально висели над черным передним краем и возвращались на забеленную сырым снегом землю лишь для того, чтобы заправиться горючим и пополнить боеприпасы.

Мы беспрерывно обрушивали шквал смертоносного огня на артиллерийские позиции, оборонительные сооружения врага. И тут начались ожесточенные воздушные схватки.

В разгар напряженной боевой работы в полк прибыли давние наши знакомые – журналист Юрий Казьмин и фотокорреспондент Николай Гаврилов, оба капитаны. У них было задание сфотографировать летчиков, отличившихся над батинским плацдармом, рассказать о них в армейской газете.

Пока беседовали, все шло хорошо. Григорию Денисовичу льстило внимание армейской прессы, он охотно рассказывал о каждом из нас.

Но вот пришло время фотографироваться.

Некоторые летчики считали это плохой приметой. Они начали избегать капитана Гаврилова. Заметив это, Онуфриенко сказал:

– Ребята, уже пятый час, дело к вечеру, вылеты вряд ли будут, так что можно запечатлеть себя на пленке.

Прибывший с газетчиками летчик-инспектор майор Н. Ковалев сказал:

– Становитесь, товарищи, становитесь.

Мы быстро выстроились. Гаврилов раз-другой щелкнул лейкой:

– Готово!

И тут Онуфриенко зовут к телефону. Он бежит – и возвращается злой:

– Скоморох, твоя эскадрилья дежурная – надо пару отправить на задание.

Выстраиваю эскадрилью, спрашиваю:

– Кто пойдет?

В ответ – молчание. Такого еще никогда не было.

– Ну, так есть добровольцы?

Молчание. Прошелся вдоль строя, пытаясь заглянуть каждому в глаза, но все опускали их.

Черт бы побрал эти проклятые приметы – Как они действуют на психику!

Но не могут же они быть сильнее здравого смысла! Я вспомнил, как когда-то в Адлере сел стричься, уверенный, что в воздух подниматься в этот день больше не придется. Только парикмахер Оля прошлась раз-другой машинкой – зеленая ракета.

– Ну, Оля, достригут меня, наверное, гитлеровцы,– сказал я и помчался к самолету.

Был тогда бой очень тяжелый для меня. Но все обошлось.

На земле я сказал хлопцам:

– Все эти приметы – чепуха! А они мне в ответ:

– А ты не постригся полностью.

Нет, как видно, с этой «традицией» бороться трудно. Вот и число «13». В нашем, да и в других полках я не видел самолетов с таким номером. Казалось бы, чепуха, ерунда все это, а вот на тебе – имеет силу…

– Значит, добровольцев нет? Ну ладно, кто полетит со мной?

Вперед шагнула вся эскадрилья,

– Полетит Филиппов.

Выбрал я Филиппова не случайно. На его машине – добротный новый мотор. К тому же он мой ведомый.

Мы устремились к самолетам, и я услышал голос Ковалева:

– Скоморох, возьми машину Романова.

Новенький Ла-7 недавно пригнан штурманом дивизии майором Николаем Романовым из учебного центра, где он повышал свое летное мастерство. Управление дивизии находилось рядом с полком, поэтому самолет был у нас на стоянке.

Механик старшина Данило Матвеенко, сменивший Петра Мартюшева, быстро перенес мой парашют в самолет Романова. После Нижней Дуванки я стал с уважением относиться к парашюту, всегда присутствовал при его переукладке, проверял крепление шпилек. Я сел в кабину, ознакомился с ее особенностями.