Жизнь на войне полна неожиданностей. Наутро, после партийного собрания, я проснулся с мыслью о боевых вылетах, а тут на пороге дежурный офицер:

– Старший сержант Скоморохов, в штаб!

– Зачем? – механически спросил я.

– Там все узнаете…

«Что еще стряслось?» – екнуло сердце.

Наскоро умывшись, спешу в штаб.

Там меня встречает улыбчивый майор Бравиков.

– Поздравляю, Скоморохов! Ты назначаешься заместителем командира эскадрильи и направляешься в тыл на курсы начальников воздушно-стрелковой службы полков.

Опешив от таких новостей, я не сразу сообразил, что у меня больше оснований огорчаться, чем радоваться. Повышение по службе всегда приятно, но когда оно связано с отправкой на шестимесячные курсы, которые не имеют никакого отношения к твоим новым должностным обязанностям, тут поневоле задумаешься.

Я бросился к командиру полка.

Алексей Дмитриевич встретил меня с невозмутимым видом. Он сказал:

– Другого выхода нет. На курсы нужно послать опытного, боевого командира эскадрильи или равноценного заместителя. А я не могу никого отпустить – назревают очень большие события. Ослабить сейчас руководящий состав эскадрилий было бы непростительной ошибкой. Вот и пал выбор на тебя. Поучишься, вернешься – будет у тебя новая должность.

– Значит, назревают большие события, а меня – в тыл… Чем же я заслужил такое?

– Заслужил. Кроме тебя, мне некого сейчас повысить в должности, чтобы послать на курсы. А приказ надо выполнить.

Никакие мои доводы не могли поколебать Мелентьева в правильности принятого им решения. Удрученный таким поворотом дела, я про себя решил: «Ладно, деваться некуда. Поеду. Но любой ценой вырвусь обратно».

Командир полка, видя мое состояние, как бы между прочим заметил:

– У тебя ведь на Волге старики живут?

– Волга большая, а мои родители – в Астрахани.

– Ничего страшного. Сколько дней дали тебе на дорогу?

– Три.

– Скажи Бравикову, пусть добавит еще два, навестишь стариков.

Ух, и хитрюга наш комполка! Рассчитал точно: кто же откажется от такого?

Но… назревают большие события. А я в стороне… Мелентьеву нетрудно было догадаться, о чем я думаю:

– Хватит, Скоморохов, и на твою долю больших событий. Езжай, учись. Передашь начальнику штаба курсов полковнику Мееру привет от меня. Он был начальником авиационного училища, когда я там служил командиром отряда.

«Обязательно передам… Меер мне и поможет», – подумал, прощаясь с командиром.

И вот я снова в городе моего детства. Милые сердцу кривые улочки, знакомая до боли облезлая, покосившаяся мазанка… Я приближался к ней, сдерживая себя, чтобы не броситься вприпрыжку, как в детстве. А сердце стучит все учащеннее, и трудно его унять.

Святое чувство возвращения к родному очагу… С чем сравнишь его, как расскажешь о нем?

Я толкнул рукой дверь – и только сейчас заметил замок. Душу наполнила тревога. Тут появилась у калитки мать Жени Чайкина.

– Вам кого, молодой человек?

– Да вот хотел повидать Михаила Ивановича и Елену Лазаревну…

– Так они на реке, с полчаса как ушли. А вы кто же им будете?

– Да так… – ответил я и бросился к Волге. По дороге оглянулся – Чайкина застыла, пораженная: тропинку, по которой я побежал, знали только жившие здесь мальчишки.

Вот он, родной берег моей любимой реки! На мгновение забыто все, чем я жил последние три года. Только Волга и я. Она неудержимо манила к себе ласковым накатом волны, солнечной отмелью, речным раздольем!

– Дядя, дядя, вы с войны? – вдруг дернула меня за гимнастерку чья-то слабая ручонка. Оглянулся – большеглазая белокурая девочка.

– Тебя как звать?

– Маша.

– Маша?!

– Да, а что?

– Ничего, девочка, на вот тебе шоколадку, беги домой…

Малышка понесла домой подарок.

Почему такой теплотой отдалось в груди имя Маша? Я хотел встретиться с ней, как с другом детства. А тут неведомая до сих пор волна обдала всего томительно-сладостным жаром…

Бегу вдоль берега Волги. Вот уже знакомое устье речушки Дармы – обычно в ней мы ловили рыбу.

Да, но где же отец с матерью?

Вот она, наша лодка! Отец на веслах, мать – на корме, правит. Кричу, чтобы пристали к берегу.

Услышали меня, приблизились:

– А что там, подвезти вас?

У меня словно комок в горле застрял, не могу слова сказать.

Не узнали меня. Да и как узнать – уехал от них оборванцем, а тут стоит стройный худощавый военный, в портупее, добротных сапогах…

Материнское сердце – чуткое.

Лодка вдруг резко развернулась. Пошла к берегу.

Слышу взволнованный голос матери:

– Греби скорее, отец, это наш Коля.

Я почти на руках вынес мать из лодки – какая же она маленькая, худенькая… Помог сойти на берег отцу. Трудно им жилось. Или, может быть, это я так окреп?

Скорее всего – и то и другое.

Слезы, объятия, опять слезы. Я как мог успокоил родителей, снова усадил их в лодку, налег на весла, и мы направились домой. Очень хотелось половить рыбу, но разве до этого!

Дома отец и мать не знали, куда меня усадить, чем угостить. А я, осмотревшись-освоившись, стал рваться на улицу, к знакомым, к Маше.

Удивительно: пока ехал – встреча с Машей представлялась мне делом простым и обычным. А вот сейчас вдруг почувствовал робость. Что случилось со мной, куда девалось прежнее спокойствие?

Эх, юность, юность… Даже пройдя горнило войны, она остается робкой и беззащитной перед нежными ростками первой любви…

Быстренько переодевшись в то, что нашлось у отца, я снова, как мне казалось, превратился в прежнего мальчишку.

Отец молча наблюдал за мной. Потом подошел, ощупал мои руки, ноги.

– Ты в самом деле цел, невредим?

– Ни одной царапины, батя!

– А как же домой попал? – Я заметил его серьезный и пристальный взгляд.

– В краткосрочный отпуск… На полтора дня.

– А за что такая честь?

– За пять сбитых фашистов… Мать всплеснула руками.

– Коля, это правда? – спросил отец.

– Правда, батя.

– Ну, спасибо тебе, сынок, обрадовал. – Отец обнял меня и сказал: – А теперь иди, искупайся в Волге, чтобы счастье тебе не изменяло.