И настоятель собора святого Патрика извлек на свет номер "Зрителя", содержащий знаменитый рассказ о смерти сэра Роджера.
- Вот. Купил только что на углу Веллингтон-стрит. Там по всему Стрэнду стоит вой - рыдают мальчишки-газетчики.
- Да, что за чудо - Гений, Гений божественный и прекрасный, - промолвил джентльмен, облокотившийся о тот же камин, перед которым сидел горбатый кавалер в сером, бывший, к слову сказать, не кем иным, как мистером Александром Попом. - Что за царственный дар, что за восхитительный секрет у Искусства! Оно может Идею сделать достовернее Действительности; сковать наши сердца, поработить наши надежды, сожаления, слезы - и все ради игры ума, чистой эманации мозга! Оно может Бестелесному придать вещественность, облачно-воздушное, словно по волшебству, вызвать к земной жизни, - таковы возвышенные права Поэта, если я правильно понимаю Поэзию, - а мне столько же знакомы звуки Гомеровой лиры, как и аккорды струн, прославивших похищение нежных локонов Белинды (здесь мистер Поп покраснел и раскланялся, очень довольный), - таковы, сэр, говорю я, царственные права Поэта-Творца: он переворачивает мир, не требуя рычага; если он не в силах вдохнуть жизнь в самое смерть, как якобы сделал Орфей, зато он может создать Красоту из Ничего и преодолеть Смерть, сделав Мысль бессмертной. Эй! Джемми, еще бутылочку нантского.
И юноша - ибо тот, кто обращался с этой речью к собранию блистательнейших умов Европы, был совсем еще юн, - вылил содержимое бутылки в серебряную кружку и залпом осушил ее превесело за здоровье всех собравшихся. То была уже третья бутылка за вечер. Вскоре затем он с изящным поклоном покинул кофейню - потом видели, как он на великолепном арабском скакуне прогалопировал мимо Национальной галереи.
- Кто этот юный щеголь в синем с серебром? Он побивает самого Джо Аддисона по части выпивки, а благочестивый Джо у нас первый выпивоха па все три королевства, - добродушно сказал Дик Стиль.
- Его статья в "Зрителе" намного превосходит лучшие твои писания, Дик, лежебока ты эдакий, - отозвался достопочтенный мистер Аддисон. - Ведь это он - автор Девятьсот девяносто шестого номера, за который вы так хвалили меня.
- Негодник обставил меня, когда мы с ним состязались в чтении стихов на память, и выиграл у меня десятипенсовик, чума его возьми, - сказал декан Свифт.
- Он предложил поправку к одному месту из моего "Гомера", - воскликнул мистер Поп, - и тем выказал себя тонким знатоком и ученым!
- Он так близко знаком с французским королем, как ни один смертный; надо не спускать с него глаз, - заметил лорд Болинброк, в ту пору государственный секретарь по иностранным делам, и, подозвав некоего подозрительного субъекта, который пил в сторонке за отдельным столиком, шепнул ему что-то на ухо.
Меж тем кто же он? И где он, этот юноша, восхитивший всех умников Лондона? Его огненный скакун возвращен в Сити; его роскошное придворное одеяние сброшено, взамен надет долгополый суконный кафтан торговца и скромный приказчичий фартук.
Джордж де Барнуэл на стогнах Чипсайд - на стогнах Чипсайд, у ног Марты Милвуд.
том III
В камере осужденного
- Quid me mollibus implicas lacertis {Зачем ты обнимаешь меня нежными руками? (лат.).}, моя Элинор? Да нет, - добавил Джордж, и слабая улыбка осветила его изможденное, но благородное лицо,зачем говорю я с тобой словами римского поэта, тебе непонятными? Но в Жизни, о моя чаровница, в Природе, а также в Неразгаданном Лабиринте - этом сердце, к коему ты припала, есть многое, чего ты не в силах понять. Да, да, моя красавица, ведь Непонятное есть не что иное, как Идеальное. А что есть Идеальное, как не Прекрасное? А что есть Прекрасное, как не Вечное? И человеческий ум, посягнувший постичь все это, подобен Тому, кто блуждает по берегу и, видя перед собою tina poluphloisboio thalasses {Многошумное море (греч.).}, замирает в священном трепете пред Лазурной Загадкой.
Очи Эмилии наполнились вновь хлынувшим потоком влаги.
- О, говори! Говори еще, мой Джордж! - воскликнула она, и цепи Барнуэла забренчали, когда девушка в порыве чувств прильнула к нему еще теснее.
Даже тюремщик, приставленный надзирать за Узником, был потрясен его благородной и как нельзя более уместной речью и заплакал горькими слезами.
- Ты плачешь, мой Сноггинс, - промолвил юноша, - но почему? Разве Жизнь была так сладостна для меня, чтобы я желал ее сохранить? Разве Удовольствие не приносит за собой усталости и пресыщения? Или Честь - Обмана? Богатство Забот, а Слава - Насмешек? Ха, ха! Мне опротивел Успех, мне надоели Наслаждения. Я пресытился Вином, Весельем и - не удивляйся, моя Аделаида, Женщинами. Все это я отбрасываю как детские игрушки. Жизнь - детство души. Я стал взрослым и жажду Бесконечного! Поймите! Вы думаете, завтрашний день внушает мне страх? Но разве Сократ колебался перед чашей с ядом? Разве Сенека медлил в своей ванне? Разве Брут уклонился от меча, когда была проиграна его великая ставка? И даже слабодушная Клеопатра, разве она уклонилась от смертельного укуса змеи? Чего же ждете вы от меня? Моя великая игра сыграна, и теперь я расплачиваюсь. Погрузись же в мое сердце, о блистающий клинок! Приди на грудь мою, верная змея! Приветствую тебя, миротворный образ Вечности! Чаша с цикутой? Наполни же ее до краев, мальчик, ибо душа моя жаждет Безмерности! Приготовьте ванну, о други, нарядите меня на завтрашний пир - умастите члены мои благовониями, а кудри мои - елеем.
- Знамо дело, - перебил его Сноггинс, - в нашем отделении ванны не положены; а вот масла для волос, это можно, Эмми в два счета сбегает.
Узник рассмеялся громко и весело.
- Хранитель мой меня не понимает, а ты, моя красавица? Что скажешь ты? Но с этих губок, думается мне, слетает plura sunt oscula quam sententiae {Больше поцелуев, чем речей (лат.).}. Я поцелуями осушаю твои слезы, голубка моя. Когда меня не станет, они потекут тише, потом иссякнут, а там уж эти глазки станут сиять другому, как прежде сияли бедному Джорджу де Барнуэлу. Но до конца ты его не забудешь, прелестница. Ведь он был честный малый, и сердце у него было доброе, и все это знают...
- Конечно, конечно, доброе! - воскликнули тюремщик и девушка прерывающимися от волнения голосами. И ты, читающий эти страницы, ты, непойманный вор и убийца, никого, на свое счастье, пока не убивший, ты, Преступник in posse {Потенциальный (лат.).}, если не in esse {Фактический (лат.).}, - отнесись сочувственно к тому, кто воспользовался Случаем, не выпавшим тебе, и верь, что Разум и Красота пышным цветом расцветают порой на скамье подсудимых, под грубыми покровами арестантского платья.