До удара Лена была вагоновожатой в трамвайном депо им. Апакова, а до того – приехала в Москву из Суздаля поступать в театральный институт. В институт она, конечно, не поступила – но и возвращаться в родительский дом не стала, устроилась сначала дворником, потом – в депо. В первые годы в метро ей пришлось, как и всем, несладко – жизнь впроголодь, зависимость от щедрости и удачи немногочисленных сталкеров, приносивших с поверхности еду и все необходимое для жизни… Потом, когда на станциях научились выращивать грибы и разводить свиней – стало немного легче, хотя пришлось работать «за еду», но любая тяжелая работа для Лены была лучше, чем беспросветная зависимость от других. Наконец жизнь повернулась к ней лицом – когда ей удалось устроиться уборщицей на базу сталкеров на «Смоленской» – и особенно когда на нее «положил глаз» один из них, по имени Эд – высокий, крепко сбитый мужик с бритой головой и густыми бровями, говоривший с легким акцентом. Не то чтобы он ей очень уж понравился сразу – но выбирать не приходилось, а с таким – как за каменной стеной. Впрочем, узнав его поближе, Лена лишь уверилась в правильности своего выбора – несмотря на свою суровость и внешнюю жесткость, Эд был неплохим мужиком во всех отношениях – и это более чем устраивало Лену.

Хантер поднялся на платформу – утро потихоньку вступало в свои права. Дежурный прогромыхал с пустыми ведрами, отрядный повар Илья что-то варил на костре, пахло специями и мясом. Из палаток, приветствуя Хантера, появлялись сталкеры, их жены и дети.

– Дядя Эд, доброе утро! – это прошел Эдик Ульман, которого в свое время «Бурят» вырвал из рук бандитов, а Хантер на первое время заменил пареньку если и не отца, то старшего брата. Парень за девять с лишком лет сильно вырос и окреп, став одним из лучших бойцов отряда полковника Мельникова – настоящим спецназовцем: ловким, сильным, умелым, агрессивным и в меру «отмороженным». Несмотря на это, он называл Хантера по привычке «дядей» – отчасти по привычке, отчасти для прикола.

Хантер подсел к костру, потянул носом запах варева.

– Нравится? – оскалившись, спросил повар.

– Пахнет здорово… И что это у нас?

– А тэбэ ибэ? – на хохляцкий манер спросил Илья с широкой улыбкой.

– Ух, Илюха, хрен тебе в ухо… небось опять крыс наловил?

– Да не, сегодня на крыс неурожай. Порося на Белорусской по случаю прикупил…

– Вау! Вот это класс!

– Ага, и там же еще из старых запасов – специй и овощей сушеных. В запаянных банках, военный НЗ, что ли…

– Просто праздник какой-то! Может, чего отмечаем?

– А ты забыл? У «Бурята» младшей дочке три года! Командир сказал – хоть в лепешку разбейся, а девчонке настоящего борща сделай. И добавил – «Патронов не жалеть!»…

Хантер улыбнулся. Да, за всеми своими розыскными делами он часто забывал об отрядных заботах и радостях, бывало, даже не поздравлял Мельника с днем рождения – впрочем, после напоминания старался исправить свой промах в процессе обильных возлияний – и ему неизменно все прощалось.

2.

Александр Николаевич Москвин, председатель Совета трудящихся метрополитена, встречал это утро в прекрасном настроении. Накануне ему сообщили, что, наконец, завершено стоившее много трудов и человеческих жизней строительство перекрытий на мосту через Яузу – и теперь ни одна тварь не прорвется в тоннели. О том, что ни одна тварь теперь без ведома Совета и не вырвется, докладчик благоразумно умолчал. Москвин потер седеющие виски, налил себе из графина полстакана воды, прополоскал горло и сплюнул в раковину. День предстоял непростой, в планах стояло выступление на прениях по одному крайне важному вопросу в Совете, и председателю надо было быть в форме.

Москвин натянул приличествующую случаю парадную синюю спецовку, заботливо отглаженную секретарем – как истинный революционный лидер, он презирал всякого рода костюмы, а военная форма плохо сочеталась с его покатыми плечами.

Взглянув на часы, Александр Николаевич убедился, что до начала заседания осталось полчаса и взяв наугад с полки томик сочинений Ленина, так же наугад раскрыл его и ткнул пальцем в страницу. Он любил таким манером «спросить совета у Ильича» – но прочитанное несколько озадачило: «Как это вышло, что в конце февраля я, приехав в Москву, нашел настоящий вопль, что „не можем купить консервов“, в то время как пароход стоит в Либаве и консервы лежат там, и даже берут советские деньги за настоящие консервы!». Как приплести это к теме, которую предстояло обсуждать в Совете, он не придумал, вздохнул, закрыл томик и повторил процедуру.

«Большое бедствие, которое на нас в этом году обрушилось – голод в целом ряде губерний, а также засуха, которая, повидимому, может угрожать нам если не в ближайший год, то в ближайшие годы, ставит основным вопросом всего народного хозяйства задачу во что бы то ни стало добиться самого серьезного и практически немедленно подлежащего осуществлению улучшения и подъема сельского хозяйства».

– Час от часу не легче – и здесь Ильич пророчит голод… – пробормотал Москвин и раскрыл книгу в третий раз.

«С нашим делом (экономическим) мы не могли еще сладить в течение трех лет. При той степени разорения, нищеты и культурной отсталости, которые у нас были, решить эту задачу в такой краткий срок оказалось невозможным. Но штурм в общем не прошел бесследно и бесполезно».

– Это уже лучше… это обнадеживает – и уместно вставить в речь… надо подумать, – Москвин поставил книгу на место и аккуратно задвинул стекло книжной полки.

В штабном вагоне поезда, стоящего на перегоне между «Сокольниками» и «Красносельской» было жарко, по потным лицам руководителей Совета трудящихся струился пот. Неяркие лампы накаливания, оправдывая свое название, накалили атмосферу в вагоне – в прямом и в переносном смысле. Приглушенный гул голосов людей, сидящих на диванах вагона, между которыми по середине прохода был устроен длинный стол, покрытый – в старых советских традициях – зеленым сукном, выражал недовольство.

– Почему нельзя было устроить совещание на станции…

– Москвин заставляет себя ждать…

– Тоже мне, барин! Гнать его…

Занавешенная дверь в торце вагона внезапно распахнулась и в проеме появился бодро улыбающийся Москвин с толстой папкой бумаг под мышкой. Гладко причесанные черные с проседью волосы, досиня выбритые щеки, аккуратная синяя спецовка – председатель всем своим видом выражал уверенность, которую сам он отнюдь не испытывал.

– Здравствуйте, товарищи! Прошу извинить за опоздание, – приветствовал он собравшихся. Участники совещания поднялись при его появлении, однако два-три человека остались сидеть, что Москвин не преминул отметить про себя. – Прошу садиться.

Придвинув удобный ореховый стул, Москвин опустился на него, положил на стол папку, не спеша раскрыл ее и вытащил какой-то листок бумаги.

– Товарищи, сегодня мы должны обсудить проект договора с нашими товарищами со станции «Красные ворота». Разделяя наши цели и задачи, они выразили готовность…

Изливая на членов Совета поток своего красноречия, Александр Николаевич не забывал следить за изменениями выражений лиц своих соратников, и за несколько секунд до того, как его перебил начальник службы безопасности (кстати, один из тех, кто не встал при появлении Москвина), он уже знал, что тот скажет – и уже знал, что ответить.

– Товарищ Москвин, вот вы говорите о… взаимодействии, так сказать, с товарищами с «Красных ворот» – но при этом вы, видимо, упускаете из виду одно обстоятельство – нашу и их территорию разделяет станция «Комсомольская», чья администрация отнюдь не разделяет наших идей.

– Дорогой Игорь Иванович, – мягко и вкрадчиво произнес Москвин, обращаясь к оппоненту не сухо и официально, а по имени-отчеству, – если вы помните, что сказал товарищ Ленин, – тут Москвин сделал многозначительную паузу, – так вот товарищ Ленин как-то сказал: «При той степени разорения, нищеты и культурной отсталости, которые у нас были, решить эту задачу в такой краткий срок оказалось невозможным. Но штурм в общем не прошел бесследно и бесполезно». Применительно к нашей ситуации, это означает, что не зря мы, невзирая на трудности, решили проблему наших тыловых коммуникаций, и теперь мы готовы к силовому противостоянию…