– Какой она была?

– Черной... Я ее не рассмотрел. Надо вам сказать, месье, что я не подумал, что это клиент, потому что автомобиль остановился дальше отеля. Только когда я увидел, что он идет с чемоданами...

– Сколько народу было в машине кроме него? – Один мужчина... Но я на него не смотрел...

– Тот, кто приехал, колебался, прежде чем войти сюда?

– Нет.

Я протягиваю ему пятисотфранковую бумажку3 .

– Спасибо, можешь идти.

Поворачиваюсь к Эриху фон Строхейму.

– Он попросил у вас отдельный номер?

– Да.

– Сказал на сколько?

– Всего на одну ночь.

– Хорошо.

Наконец-то хоть один интересный элемент. Клюни не собирался задерживаться в Страсбуре. Он должен был уехать сегодня, а переговоры начнутся через три дня. Думаю, страхи моих коллег малообоснованны. Кому же в таком случае предназначал Клюни свою бомбочку?

– Он поднялся в номер сразу?

– Да.

– А потом?

– Он оставался там до своего приступа. В полдень ему подали туда обед.

– Вызовите гарсона, обслуживавшего его.

Он утвердительно кивает, сует штекер в одну из ячеек мини-АТС и отдает приказ.

– Он сейчас придет.

– Спасибо. Ваш клиент звонил или ему звонили во время пребывания в отеле?

– Нет.

– К нему приходили?

– Тоже нет.

– Он колебался, когда заполнял регистрационную карточку?

– Нисколько.

Является болезненно-худой длинный тип с мешками под глазами, одетый в белую куртку.

Это гарсон, обслуживавший Клюни в его номере.

– Что он делал, когда вы вошли?

– Читал.

– Что?

– Книгу.

– Как он был одет?

– В рубашку и пижамную куртку.

Я это запоминаю. Тип в рубашке и пижамной куртке и с книгой в руке явно не собирался уходить и никого не ждал.

Однако Клюни ждал. Не человека, а своего часа. Ждал, пока наступит время выйти из гостиницы вместе с бомбой. Но если он приехал только затем, чтобы подложить бомбу и уехать, зачем ему понадобился такой громоздкий багаж?

– Его чемоданы были разобраны? – спрашиваю я гарсона.

– Только один.

– А второй?

– Второй стоял в глубине комнаты.

– Он вам что-нибудь сказал?

– Ничего особенного...

Я в очередной раз возвращаюсь к Эриху фон Строхейму:

– Как обнаружили, что он болен?

– Это горничная. Пришла убирать номер, постучала в дверь и, поскольку никто не ответил, вошла... Он полулежал на полу, без сознания, тело опиралось на кресло... Она закричала...

– Понимаю...

– Мы вызвали «скорую», и клиента увезли в больницу.

– Давайте поговорим о... находке, сделанной в его чемодане.

Эрих фон Строхейм краснеет, что, принимая во внимание полное отсутствие ботвы на его голове, становится довольно масштабным явлением.

– Произошел очень неприятный инцидент, – говорит он. – Мы освободили его номер и хотели отправить багаж в больницу на случай, если бы ему понадобилось сменное белье.

– И дальше?

– Один из двух чемоданов стягивается ремнем, заканчивающимся замком. Этот ремень был продет через ручку открытого чемодана, таким образом оба были соединены. Согласитесь, что это не очень удобно для перевозки.

– Конечно.

– Тогда я себе позволил...

– Взломать замок?

– Нет, не взломать... У меня есть связки из забытых клиентами ключей от чемоданов. Один подошел. Когда мы подняли ремень, чемодан раскрылся и мы увидели на стопке белья... ту штуку... Сначала мы не. сообразили, что это такое, а потом поняли и позвонили в полицию...

Я киваю.

– Ясно. Вы говорите «мы». Кто еще был с вами?

– Грум, дежурный по этажу и горничная...

– Ладно, спасибо.

Я мчусь в полицию, где нахожу моего сопровождающего. Он выкладывает на стол чемоданы и шмотки покойничка. На одежде нет никаких бирок... Что касается чемоданов, если не считать бомбы (обезвреженной местными саперами), в них нет ничего подозрительного: нательное белье без меток, предметы туалета...

Все это говорит мне только об одном: Клюни предвидел возможность ареста и потому снял с одежды все, что позволяло установить его личность.

Но если он так старался очертить вокруг себя кольцо тайны, почему дал мне начало фамилии своей знакомой? Разве может человек, спарывающий метки с рубашек, дать полиции фамилию женщины, которую знает?

Это кажется мне нелогичным, а я, несмотря на свою поэтичную натуру, обожаю логику.

Мне не терпится попасть в Канн, чтобы попытаться найти живущую в квартире женщину, чья фамилия начинается на «Бла». Это будет непросто, но мне удавались и более лихие подвиги.

Страсбурский полицейский уверяет меня, что фотографии мертвеца печатают и я получу их через четверть часа.

– А пока, – говорю, – я бы хотел позвонить в Париж.

Я устраиваюсь в маленьком кабинете, полном пожелтевших бумаг и дохлых мух, в этаком монументе бюрократии во всем ее ужасе и пыли! Закуриваю сигарету и требую без всякой очереди соединить меня с Парижем. Трубку снимает сам Старик.

– Это Сан-Антонио, – говорю я.

– А! Я с нетерпением ждал от вас известий... Ну что? Даю ему сжатый отчет о поездке.

– Совершенно точно, – говорю я в заключение, – что дело настолько таинственное, насколько можно себе представить: тип отдает концы в городе, где его никто не знает, оставив в багаже супербомбу. Он как с неба упал... Но, честно говоря, я не думаю, что этот интересный случай связан с делом пропавшего русского атташе.

Босс молчит.

– Алло! – кричу я, боясь, что нас разъединили.

– Алло, – отвечает он.

Новая пауза, потом он спрашивает:

– Что собираетесь делать?

– Ехать в Канн! Поезд скоро...

– Езжайте, – соглашается он. – Приехав туда, позвоните в центральное управление полиции. Если в промежутке я узнаю что-то новое, то оставлю для вас сообщение.

– Дежурство в морге что-нибудь дало?

– Ничего... пока.

Я ему благодарен за это «пока».

– Босс, может быть, вы поделитесь со мной своими мыслями, а то я теперь не могу гоняться за двумя зайцами.

– Возможно, Сан-Антонио, вы гонитесь за одним зайцем,

– Это вам сообщил ваш нос, патрон?

– Допустим, – отвечает он. – Во всяком случае, я могу вам сказать одну вещь.