Володя снова о чём-то спросил и тронул указательным пальцем запястье моей правой руки.
- Подожди, - ответила я. - Не всё сразу.
- А что, секрет? - удивился он. - Стеклом, что ли, порезалась?
- Порезалась, - отвечаю. - Бывает, Володя.
- А-а, а я думал: колешься...
"На иглу я давно села, - усмехаюсь про себя, - только зачем тебе об этом знать? Потом, когда включишь свет (надеюсь, у нас будет это "потом"?), чтобы воды попить или сигарету выкурить - вы почему-то очень любите дымить в постели, - тогда и увидишь синяки вокруг уколов. Интересно, как это подействует на тебя, чистенького, ухоженного, уютного мужчинку? Если б не твоя походка, ни за что бы не поверила, что ты моряк. Ладно, Бог с тобой, не буду ничего говорить. Лучше помолчу, и ты моих мыслей никогда не узнаешь..."
Уже и кофе выпит, и бутылка с вином, терпким, с чуть заметной горчинкой, наполовину прикончена ( а ты гурман, парень!), и окурков полная пепельница, а Фанни всё не идёт и не идёт. Без неё, что ли, будем? Не хочется. Всё внутри словно замороженное, ничего не надо, ничего!
- Ладно, - сказал Володя и встал. - Пора и честь знать. Извини, конечно, но поначалу я тебя не так воспринял...
- А как?
А у самой в мозгу: "Воспринял... Удивительно! Неужели моряки знают такие интеллигентные слова?"
- Замнём для ясности, - и снова покосился на мою руку. - В общем, время позднее, тебе спать пора. А я в аэропорт поеду, чем чёрт не шутит, вдруг место свободное на борту найдётся...
- Я тебя не гоню. Давай Фанни подождём, с ней ещё поболтаем...
- А она весёлая...
- Веселей не бывает!
Потрепались ещё. Ни о чём. Пока он не заговорил о Маркесе. " Сто лет одиночества" - моя любимая книга, даже нет, не книга - библия, и не для меня одной, для всех, кто никогда не был любим и не знает, что это такое. И я не знаю. Техника - пожалуйста, высокий класс, надеюсь. А вот чтобы теплело что-то в душе, чтобы сердце вздрагивало при упоминании имени единственного человека - это только в романах и вычитываю. Узнав многих, я ничего не узнала, и мужчины различаются для меня только физическими данными, больше ничем.
Володя, наверное, сильно устал от дорог, аэропортовских ожиданий, потому что, пока я ходила на кухню мыть яблоки, он уснул, прикорнув в углу дивана.
- Эй! - сказала я. - Давай раздвинем кресло. Ляжешь, отдохнёшь. Чем в аэропорту мучаться...
И оборвала себя мысленно: " Чёрт! Отчего это я с ним так любезничаю? Он что, спать сюда пришёл или..."
- А это ничего? Не подорвёт моральные устои вашего дома?
Я усмехнулась и смолчала. Да и вообще говорить не хотелось: вдруг накатилась дремучая волна усталости, глаза слипались, будто снотворного наглоталась, чёрт возьми, что это такое? Нет, определённо со мной что-то не то...
Чтобы Володя не смущался, я снова вышла на кухню. Перемыла посуду, почистила турку, раковину. А когда вернулась в комнату, он уже спал, свесив руки до пола - сильные, красивые, ладони узкие, с чуть сплюснутыми фалангами пальцев, на груди - синий орёл, татуировка свежая: линии выпуклые, розовые, чуть-чуть припухшие.
Володя дышал ровно, спокойно, приподняв верхнюю губу. Мне захотелось дотронуться до аккуратных, коротко подстриженных усов, но что-то смутило, заставило отдёрнуть руку. Что? Он, пожалуй, не был похож на тех, кого Фанни, не стесняясь, в глаза именует "клиентами". Вот посмеётся она, когда узнает, что парень спокойненько уснул, ничуть не вдохновившись Бочонком. В тираж, старуха, выходишь, хоть панихиду по тебе служи, как жить станешь, не иначе как в лечебницу на отдых заляжешь?..
* * *
Бочонок включила ночник, примостилась на диванчике под пледом и почти сразу почувствовала, как веки наливаются свинцовой тяжестью - спать, боже мой, как хочется спать, утром надо бы подняться пораньше, чтобы застать Стаса дома, не тащиться же к нему на работу. Но как прохладно в комнате, отчего бы это? Вроде батареи горячие.
Пересилив сонливость. Бочонок взглянула на Володю. Как хорош, все при нем - и молодость, и свежая упругость кожи, и ласковая смуглота - глазам приятно смотреть на него, просто так, без всяких яких.
Ей захотелось потрогать его. Да что же это такое? Она отвернулась к стене, чтобы не видеть его. Что тянет к нему? Тепла, обыкновенного человеческого тепла захотелось - вот это да, ну до чего ты дошла, дурашка Бо...бо... боч...
Потом сквозь сон она слышала какие-то шаги, шорох, глухой, стук: упала, наверное, со стола чашка или еще что-то. Но проснуться - никаких сил, и это при том, что выпила литра полтора кофе! Даже когда хлопнула дверь - Фанни, что ли, кавалера выпроводила? - она даже не шевельнулась, не попыталась встать, хотя бы и с закрытыми глазами. Спать, спать, спать...
- Тю! Чо это ты все разворочала? И где твой красавчик? Улетел сокол ясный?
Бочонок открыла глаза, глянула на Фанни, которая весело скалилась и подмигивала, повернулась на другой бок и снова задремала. Она не поняла, отчего подруга вдруг взвизгнула и заголосила: "Вставай, дура набитая, нас обчистили! Ой-ей-ей! А я-то думала: кувыркалась как попало! Нет, ты погляди, она дрыхнет! Вставай!"
Что обчистили? Почему Фанни вдруг побежала в свою комнату, заголосила пуще прежнего? Бочонок потянулась, сердито, спросила:
- Сбрендила, что ли? Дозу перебрала?
Фаина яростно заверещала:
- Ты кого пригрела, сука? Ворюгу! Он и меня разорил, о-о-о! Вся моя рыжу- ха - и кольца, и серьги, и браслет - пропали! И деньги, а-а-а!
Тут Бочонок и проснулась. Вскочила, оглянулась, точно: ящики комода выдвинуты, шкафы нараспашку, вещи валяются на поду, любимое голубое платье распласталось на кресле. Ай! Она кинулась к подоконнику, схватила горшок с уродливым колючим растением.
Его редкие ядовито-зеленые листья равнодушно трепыхнулись и обдали лицо пряным запахом имбиря. В подставке под горшком было устроено второе дно, о чем даже Фанни не знала. Бочонок сдвинула пластмассовый кружок и облегченно вздохнула: деньги целы. Зато шкатулка, растопыренная на крышке комода, наверняка пуста, ну и черт с ними, теми ста рублями, что отложила на книгу Дюма "Три мушкетера" - кино смотрела, а книгу никогда не читала, так хотелось почитать. И на брошь наплевать, пусть подавится; сволочь!