Лепка вела себя по-другому: бурно, шумно, царапалась, кусалась, визжала, била руками и ногами по его спине, комкала и подминала под себя простыни и подушки - это его ошеломляло и заставляло забывать все на свете, пока наконец не приводила его в чувство одна и та же фраза: "Ну все, хватит!"
Бедный мальчик, он-то думал, что сам - герой положения, гигант-трахальщик: что захочет, то и будет, и никакие нежности ему не нужны, разве что пару-другую ласковых слов пробормочет или, чтобы оправдать свою немоту, закроет губами ее рот, но на самом-то деле, ах, Господи, все было иначе: им удовлетворялись, только и всего. Смешно и глупо. Глупо и смешно. И немножко грустно. Все как будто бы совсем недавно было, а ведь столько лет прошло, ой-ей-ей, с ума сойти: его называют исключительно по имени-отчеству, вот и "батей" молодые уже величают.
По радио пели под гитару на два веселых голоса:
- Сорок лет, сорок лет, еще сорок - и конец!
Игорь Николаевич чертыхнулся и отошел от зеркала. Беспристрастное равнодушие холодной плоскости испугало его: неужели он уже не будет молодым? О Боже, Боже, двадцать лет назад он думал о таких вот сорокалетних мужчинах, что они уже стары, и отчего это, мол, кидают взоры на молоденьких его подружек, если бросить им кое-что посущественнее уже навряд ли смогут? Ха! Могут, оказывается! Ай, пошляк и циник! Сам-то каков, а? Вот что-то же случилось, черт его знает что, но случилось: то ли заводиться трудно, то ли нужна новизна чувств, то ли что-то мешает, допустим, эта проклятая пружина в диване, которую все недосуг поправить, а она, подлая, в самый неподходящий момент скрипит и старается ущипнуть ягодицу. А может, вовсе и не это мешает, а что-то другое, что словом трудно выразить, потому что не подберешь точного определения тому томлению, нет, не томлению, а горько-сладкому и отчаянному щемлению души, и опять не точно, а впрочем, как передать ощущение чего-то зыбкого и неуловимого, того, что то ли есть, то ли нет, но к чему душа стремится: она знает нечто очень важное, высокое и вечное, что, может быть, никогда в твоей жизни не сбудется, потому что ты упустил, не заметил, не смог понять этого вовремя, когда истина открывалась тебе...
- Господи, да о чем это я? - недоуменно буркнул Игорь Николаевич. - И вправду какая-то порча приключилась! Сглаз! Жил - не тужил, а тут здрасьте! - заговариваться стал, вспомнил то, что давным-давно прошло. Возбуждаю себя, как дрянной мальчишка.. .
Он чуть не опоздал на лекцию. Запыхавшийся, сбросил пальто на кафедре и, забыв портфель с текстом лекции, помчался в аудиторию. Что-то говорил, спрашивал, отвечал на вопросы, читал стихи Кузмина, которые помнил наизусть, и все это на каком-то автопилоте, без обычного подъема, будто бы смотрел в конспект, не отрываясь от него, бубнил текст, понижая и повышая голос в местах, специально помеченных в конспекте синим карандашом.
К концу лекции он понял, что поедет в общежитие, где обитает Лепка. Ее отца, кажется, звали Михаилом, ну да, точно - дядя Миша Носов. Так и надо будет ее назвать: Елена Михайловна, где тут, мол, живет? И пусть снимает порчу, ведьма! Умеет же это как-то делать, надо же: все нормально было, никаких проблем и вдруг нате вам, будто омертвел, ничего не надо, депрессия, отсутствие чувств...
Лепку он нашел не сразу. Даже вахтерша, старая и всезнающая грымза, не припомнила ее по имени и все гадала, что же это за Елена Михайловна Носова может, нормировщица, нет, у той отчество другое, а Елена Михайловна из отдела кадров - очень приличная женщина, и фамилия у нее, кажется, другая, никакие мужики к ней отродясь не хаживали, она не из тех, кто шуры-муры разводит, как посмотрит - так сразу язык затолкаешь куда надо и ни-ни, не смей больше подходить, да-а, и возрастом вроде помладше, чем та, которую ищете, молодой человек...
Тут гадания и сентенции вахтерши прервал невзрачный серый мужичок в затертой шубе из синтетического меха:
- Захаровна, не знаешь, Фокусница уже пришла?
- Кыш, кыш! - шуганула его Захаровна.- У нее, слава Христу, просветленье: ни капли в рот не берет, куртку хорошую купила, вторая уж неделя пошла как нормальная, и видеть, и знать вас, бичар, не желает - всех гонит! Может, совсем наладится?
- Вторую неделю, бля, насухо пасется? - сморщился .мужичонка и смачно высморкался в серый платок. - Еще дней пять, бля, будет фокусничать, это как пить дать. А я думал, братва у нее собралась, чин чинарём, хорошо сидят, только меня и не хватает.
- Иди, иди! - сурово насупилась Захаровна.- Она, если хочешь, закодировалась, да-а. Тысячи не пожалела на это дело.
- Ой-ей, бля! - ахнул мужичок. - Две бутылки, считай! Вот учудила, так учудила! Наверное, теперь Ленкой себя велит величать, не иначе?
И тут Захаровна хлопнула себя рукой по лбу:
- Эх, сразу не догадалась, что у Фокусницы-то имя есть. Вон кого вы ищете, молодой человек! Точно, ее. Елена она Михайловна, вспомнила! А вы ей кто будете?
- Одноклассник, - буркнул Игорь Николаевич.
- Вы уж извините, - разулыбалась Захаровна. - К ней все больше вот такие приходят, - она кивнула на мужика. - А вы - культурный, заметный, и не подумала, что вы к Фо..., - и осеклась, глядя за спину Игоря Николаевича. Он обернулся: Ленка!
В легком ситцевом халатике, покрытом голубыми цветочками, она казалась худенькой девушкой-подростком. Но в руке давно держала дымящуюся сигарету.
- Ой, Игорь! - она испуганно округлила глаза. - Ты как меня нашел? Ах, да! Мы как-то встречались, - и, засмущавшись, прильнула губами к сигарете и как-то жеманно одернула халатик, едва доходивший до коленок, и вдруг прыснула, закашлялась: - Ой, дым не в то горло пошел! Да ты чего тут стоишь-то?
- Фокусница, - тоскливо позвал ее мужичок в шубе. - Ты че, бля, завязала по-новой, никак?
- Не по-новой, а насовсем! - отрезала Ленка.- Давай вали отсюда!
- И даже браги нет, да? - настаивал мужичок. - Горит в трубах, спасу нет!
- Да катись ты! Ох и обрыдли вы мне все!
Игорь Николаевич, подхваченный ее рукой - на удивленье цепкой, сильной, пролетел по темному коридору и воткнулся в узкую комнату. Дверь с шумом захлопнулась за ними. На окнах висели занавески из того же материала, что и Ленин халатик, густо пахло то ли цветочным одеколоном, то ли дезодорантом, и грустно взирала со стены Божья матерь, прижимающая Младенца к груди.