Короче говоря, мистер Элджернон Перси Дьюсэйс выжил мсье Фердинанда Ипполита Ксавье Станислава шевалье Делоржа. Бедный Фердинанд не ушел совсем - не хватило духу, да и миледи не желала давать ему полную отставку. Он годился для разных услуг - ложу ли достать или приглашение на бал, купить ли перчатки, одеколон или написать письмо по-французски. Хорошо бы каждой английской семье в Париже обзавестись таким молодым человеком. Пусть хозяйка стара - он все равно станет ей изъясняться в любви; какие поручения ему ни дай - побежит выполнять. И всегда деликатный, одет чисто и за обедом не пьет больше пинты вина, а это тоже кое-что значит. Вот и Делорж был для нас очень удобен - развлекал миледи, хотя бы плохим английским выговором; смешнее всего бывало, когда их сводили с мисс Кикси, и та говорила по-французски, а он по-нашему.
Хозяин, надо сказать, всегда бывал учтив с бедным французом; влез на его место, но обходился с побежденным противником уважительно. А бедный тихоня Фердинанд обожал миледи, точно какую-нибудь богиню, потому и с хозяином был тоже вежлив; не смел к нему ревновать и не смел усумниться, что леди Гриффон вправе менять поклонников, как ей вздумается.
Так у нас дело и шло: хозяин гнался за двумя зайцами и мог взять любого. Хочешь - вдову, а хочешь - сиротку. Одно надо было: узнать, кому завещаны деньги; но ясно, что либо одной, либо другой, либо обеим. А с одной у него уж и так было дело верное, если, конечно, есть что-либо верное в мире, где все - одна лишь неверность!
* * *
Но тут одно неожиданное происшествие спутало хозяину карты.
Как-то вечером, побывав с дамами в опере и поужинав у них на Пляс-Вандом бульоном, куропатками и шампанским глясе (по-нашему, замороженным), мы с хозяином вернулись в кебе домой, очень веселые.
- Ну, Чарльз, мерзавец ты этакий, - говорит он мне (как видно, был в духе), - вот погоди, женюсь, удвою тебе жалованье.
Удвоить было нетрудно - ведь до тех пор он мне не платил ни пенса. Ну и что из того? Плохо было бы наше дело, если б мы, слуги, жили на жалованье. Побочные доходы - вот с чего мы сыты.
Я, конечно, поблагодарил как умел; поклялся, что служу не за жалованье, что рад и даром, и в жизнь свою не расстанусь по доброй воле с таким отличным хозяином. А пока мы эти речи говорили - я и он, - как раз и доехали до отеля "Марабу" который, как известно, не так уж далеко от Пляс-Вандом. Подымаемся к себе, я несу свечу и плащи, хозяин напевает что-то из оперы, да так весело, точно жаворонок.
Открываем дверь в гостиную. Глядим, а там свет, на полу пустая бутылка от шампанского, на столе - другая, к столу придвинута софа, а на ней развалился толстый старый джентльмен и курит сигары, точно он в трактире.
Дьюсэйс (который сигар не выносит, это я уж говорил) еще не разглядел его из-за дыма, а уже взъярился и спрашивает, какого черта он тут делает, и так далее, чего и повторить нельзя.
Тут курилка встает, кладет сигару и хохочет: - Вот те раз! Неужели ж ты меня не узнал, Элджи?
Читатель, быть может, помнит трогательное письмо, приведенное в предыдущей главе моих мемуаров; писавший просил мистера Элджернона Дьюсэйса ссудить ему пятьсот фунтов и подписался: лорд Крэбс, собственный Дьюсэйсов папаша. Вот этот-то знатный господин и курил сейчас у нас в гостиной.
Милорду Крэбсу было лет шестьдесят. Был он толстый, краснорожий, лысый; нос имел красный от частых возлияний; руки у него немного тряслись и ноги не так крепко его держали, как в молодости. Но в общем старичок почтенный и авантажный; хотя он и был вполпьяна, когда мы вошли, но не больше, чем положено настоящему лорду.
- Вот те раз! Элджи! - восклицает его светлость, хватая хозяина за руку. - Не узнаешь родного отца? Хозяин, по всему видно, не очень-то рад гостю.
- Милорд, - говорит, а сам побледнел. - Признаюсь - не ожидал удовольствия увидеть вас в Париже. Дело в том, - продолжает он, немного опомнясь, - что в комнате уж очень накурено. Я и не разглядел, кто это явился ко мне столь неожиданно.
- Да, это у меня дурацкая привычка, Элджернон, мерзкая привычка, говорит милорд, закуривая новую сигару, - и ты, дитя мое, правильно делаешь, что не куришь. Это, милый Элджернон, в лучшем случае пустая трата времени; к тому же делает человека неприятным в приличном обществе и непригодным для умственных занятий; словом, пагуба и для духа и для тела. Кстати, чертовски скверное курево у тебя в гостинице. Сделай одолжение, пошли своего человека за сигарами в "Кафе де Пари". Дай ему пять франков, и пусть сходит сейчас же.
Тут милорд икнул и осушил еще бокал. Хозяин весьма пеохотно вынул монету и услал меня за сигарами.
Я знал, что "Кафе де Пари" об эту пору закрыто, и, не говоря ни слова, уселся в передней, а там, по странной случайности, услышал весь разговор милых родственников.
- Что ж, угощайся. И мне достань еще бутылочку, - говорит милорд после некоторого молчания. Мой бедный хозяин всегда бывал душой общества, но на этот раз он притих и пошел к буфету, откуда папаша успел уже выудить две бутылки нашего лучшего Силлери.
Он ставит перед отцом еще бутылку, кашляет, открывает окна, мешает в камине, зевает, прикладывает руку ко лбу и всем своим видом показывает, что ему не по себе. Однако все без толку: старик не уходит.
- Налей же себе, - говорит он опять, - и передай мне бутылку. отвечает хозяин, - но только я не
- Благодарствую, - курю и не пью.
- И хорошо делаешь, мой мальчик. Говорят, будто самое важное - чистая совесть. Ерунда! Самое важное - здоровый желудок. Тогда и спишь лучше, и голова не болит. Ты по утрам небось свеж как огурчик - и прямо за свою юриспруденцию, а? - Тут старый лорд скорчил такую рожу, что ему позавидовал бы сам мистер Гримальди.
Хозяин сидел бледный и морщился, как тот несчастный солдат, которого однажды на моих глазах пороли "кошкой". Он ничего не ответил, а папаша продолжал и после каждой точки подкреплялся из бутылки.
- При твоих талантах и принципах ты далеко пойдешь! О твоем прилежании говорит весь Лондон. Ты у меня не просто философ; ты, как видно, открыл философский камень. Этакая квартира, лошади, шампанское - и все это на двести фунтов в год!