В той поликлинике, в голодные годы, существовали гречневые и шпротные заказы, вокруг которых сосредотачивалась вся медицинская жизнь. Имелись списки, существовала очередь. Может быть, я уже писал об этом, сейчас не вспомню. Так что буду краток на всякий случай. Я этими заказами немного брезговал и никогда ничего не брал, хотя жили мы не так, чтобы очень. И вот жена мне однажды сказала: принеси-ка заказ!

Я, повинуясь и в кои-то веки раз ощущая себя самцом-добытчиком, раскрыл было рот - в поликлинике, в присутствии старшей сестры. Я неудачно пошутил, что вот, мол, все берут, а про меня почему-то забывают.

Несчастная побагровела. Она прибежала с кипами графиков и таблиц, стала тыкать в них пальцем. Из тыканья выходило, что я уже, во-первых, много раз что-то взял, а во-вторых, столько же раз отказался.

Я затопал руками, замахал руками и закричал, что ничего не хочу.

Так получалось и с елкой. Пройдя через сложную систему допусков и паролей, я, наконец, получил это дерево и заплатил за него сумму, оказавшуюся больше первоначальной.

Сначала елка показалась мне вполне приличной. Сейчас-то я помню, что совершенно сознательно отворачивался от некоторых асимметричных ее участков, закрывал глаза на известную лысоватость, и вообще.

Пока я ехал домой, с лесной красавицы постепенно сползло очарование.

Я волохал ее, грохал, перекидывал, пинал и материл. Она оказалась неожиданно тяжелой и неудобной в далеком странствии.

Возле дверей квартиры она, мстя мне за жестокость обращения и блатную покупку, превратилась в сущее чудовище.

Елка вышла таким уродом, что этой беды не скрасили ни дождик, ни патриотическая звезда, которую я, проклиная давно почившего стеклодува, насаживал на верхушку, словно на кол.

Уголовный Мемуар

Мемуар, не последний по следу, оставленному в моей душе.

Завтра (я пишу эти строки 31 декабря 2002 года) исполнится ровно 5 лет с того момента, как мне предъявили обвинение в краже кур.

Мне вменили в вину похищение не то 80, не то 140 ножек и грудей.

5 лет назад, 30 декабря, я дежурил по больнице.

В мою обязанность входило снятие так называемой пробы. Я приходил на пищеблок, обедал, расписывался и тем санкционировал массовое питание в широких масштабах.

В ту черную ночь у нас, по недоброй традиции, устроили заблаговременное новогоднее пьянство.

Так что с утра мне было отчаянно плохо.

Я мечтал уйти.

Но вместо того, чтобы я ушел, ко мне самому пришел начмед.

Избегая встречаться со мной глазами, он пробормотал нечто про кур, за которых я давеча расписался.

Оказалось, что их украли.

Раздатчица с третьего этажа, желая насолить Мировому Злу вообще, но никому в частности, решила взвесить бледную, недожаренную, малокровную пищу.

И недостача обнаружилась.

Я среагировал неадекватно. Подозрение показалось мне настолько чудовищным, что я, позабыв обо всем, побежал к пищеблоку.

Там я раскрыл рот, и...

Надо признать, что сотрудницы пищеблока, когда я приходил к ним снимать Пробу, падали ниц, несмотря на шарообразные животы, и вылизывали дорожку для моего торжественного шествования. Они наизусть знали, что я ем, а чего не ем; они выучили мои привычки до неприличия, а иногда даже угадывали мои невысказанные желания, так что я задумывался: сколько же часов они проводят в размышлениях над моими пищевыми пристрастиями? Когда я брался за ложку, они притворяли дверь, чтобы Божество насыщалось в подобающем ему одиночестве.

Однако стоило мне раскрыть рот, как благоговение перед Абсолютом слетело с них самым волшебным образом.

Упреждая мои ротовые звуки, в ответ распахнулась целая дюжина малиновых, пышущих кухонным жаром пастей.

Рев и визг потрясли кухню.

На меня стали наступать, уперев руки в боки.

Дрожа и снимая все претензии, я попятился, выскочил в коридор и побежал.

Я приготовился написать и защитить Кандидатскую Докторскую Докладную, но про меня забыли через два дня. И про само преступление тоже забыли.

Вечно Живой Уголок

Иногда мне попадаются удивительно политизированные животные.

Когда мне было лет восемь, у нас жил хомяк.

Это была сущая сволочь, на редкость неинтересная. Ему изготовили клетку из мусорной корзины с железными прутьями, опрокинутой вверх дном, и внутренний домик. Накидали ваты. Мерзкое существо жрало, гадило, спало и копило припасы. Его ароматические качества желали лучшего и меньшего. Хомяк забирался в домик, затыкал задницей округлую входную дыру и видел защёчные сны. Но дело не в этом.

Ровно в 21. 00, изо дня в день, с первыми позывными программы "Время", хомяк активно выпрыгивал из избушки, садился к прутьям и принимался их грызть. Скрежет был слышен на лестнице. Заглушая Брежнева точно так же, как тот глушил Би-Би-Си, хомяк не щадил ни новостей про урожай зерновых, ни свежих сводок о фигурном катании.

Потом уже, летом, когда я был в пионерском лагере, мне сообщили, что хомяк убежал.

Тогда я был мал, верил сказанному, каждый мог меня обмануть.

И вот почему я вспомнил про сознательного хомяка: когда мы встречали новый, 2003 год, и Президент с отмороженной, как и положено чекисту, голой головой стал ею закругляться и сменился боем Курантов, наша семья лениво чокнулась фужерами. И кот мой, юный и дерзостный, для которого этот Новый Год был первым в жизни и до того сидевший спокойно, вдруг сорвался с места, побежал в кухню и начал яростно лакать молоко.

Домик в Коломне

Мой знакомый Миша Едомский, художник и скульптор, живет в Коломне, в так называемом цокольном этаже дома, которого нет.

Его снесли в 1980 году. Так что Миша не платит за электричество и за что-то еще. Но тут его, с января месяца, берут за горло и обязывают кое-что платить, потому что микрорайонные микровласти просто пошли по домам, переписали всех, кто попался, и занесли в какой-то компьютер, свалившийся к ним с микронеба. В том числе нескольких бомжей, проживавших над Мишей в пустой квартире. Но этих занесли в компьютер напрасно, занесение не помогло.

Миша пытался объяснить, что его дома не существует, но присутствие компьютера свело Мишины старания на нет.

Миша - прекрасный скульптор, он работает с деревом и очень часто вырезает огромных сюжетных котов. Самой впечатляющей стала, на мой взгляд, скульптура "Смерть Кота", очень натуралистичная.

Недавно его посетил американский коллега: тоже скульптор, непонятно откуда вынырнувший. Американец все ходил по подвалу, все высматривал, разглядывал, колупал. А потом этот зарвавшийся заокеанский ястреб вдруг что-то заклекотал - такое, что у Миши, когда ему перевели, не нашлось ответа. Куклуксклановец спрашивал: "Как же вы работаете с твердым материалом? Ведь у вас нет ни негров, ни латиносов! "

Генеалогический Мемуар

Во время оно мой прадедушка, Захар Мельников, водил царский поезд. И гонял от него царевича Алексея, который норовил прогуляться по колесам палкой.

Зато мой дядя, то бишь внук Захара Мельникова, полувеком позже трахал внучку Юровского, который того самого царевича Алексея расстрелял.

И был очень доволен.

Настолько, что лет пять назад даже меня к ней звал.

Но я не пошел. Во-первых, она уже старая. А во-вторых, я монархист в душе.

Я бы, может быть, и согласился, если бы мой прадед Захар водил поезд, на котором приехал из Финляндии Ленин. Но при условии, что дядя отымел бы внучку Фанни Каплан. Или внука.

Путевой Мемуар

Холода побуждают меня рассказать про теплое место: больничный автобус.

Этого автобуса было полтора. Его несуразной дополнительной половинкой была Живопырка, о которой речь ниже. Он занимался служебной развозкой: возил нас в пригородную больницу утром и реже - домой, вечером.

Автобус был очень из себя замечательный: большой, теплый, львовский. Он регулярно ломался в пути и мог не приехать. В половине восьмого утра на ступеньках, ведущих в Финляндский вокзал, собиралась толпа. Все, будучи опытными ездоками на автобусе, всматривались в далекую набережную и считали минуты. Все достоверно знали момент, когда лучше махнуть озябшей лапкой и трусить на поезд. Патологоанатом - маленький человек, похожий на Акакия Акакиевича, со сложным двигательным и вокальным тиком - печально лаял и, втягивая голову в шею, подпрыгивал.