Уже почти накануне нашего отъезда из Розбери молодые женщины надумали отправиться в расположенный неподалеку Ньюком, навестить старушку Мейсон, о которой говорилось в одной из начальных глав нашей повести. Теперь она была совсем старенькая, держала в голове стародавние дела и плохо помнила случившееся вчера. Она уже много лет жила в полном довольстве, благодаря щедрости полковника Ньюкома, и он оставался для нее тем же мальчиком, каким был когда-то в прежние времена, описанные здесь нами в общих чертах. Автопортрет Клайва и его же работы портрет отца висели над маленьким камином, перед которым, в эту зимнюю пору, она сидела в тепле и уюте, дарованных ей великодушием нашего друга.

Миссис Мейсон признала мисс Ньюком только по подсказке своей служанки та была много моложе годами и куда крепче памятью. Сара Мейсон не вспомнила бы и про фазанов, чьи хвосты украшали зеркало над камином, если бы Кассия, ее служанка, не напомнила ей, что они присланы этой самой барышней. Тут она узнала свою дарительницу и осведомилась о ее батюшке, баронете, не скрывая при этом своего удивления, что именно он, а не ее мальчик, полковник, получил титул и унаследовал поместье. Папенька ее гостьи был хороший человек, хотя, как она слышала, его не очень-то жаловали в здешних местах.

- Так он помер, бедненький!.. - проговорила глухая старушка, разобрав наконец то, что кричала ей в самое ухо служанка Кассия. - Что ж, все там будем. Вот кабы все мы были такие добрые, как полковник, никто б не боялся предстать перед господом. Надеюсь, жену он берет хорошую. Кто-кто, а он такую заслужил, - добавила миссис Мейсон.

Наши дамы решили, что старушка впала в детство, недаром Кассия говорила, что она нынче стала совсем "беспамятная". Затем миссис Мейсон спросила, кто же эта вторая пригожая дама, и Этель объяснила ей, что это миссис Пенденнис, приятельница полковника и Клайва.

- Приятельница Клайва! Ну как же!.. Хорошенькая была девушка, да ведь и он был красавчик. Картины вот эти рисовал. ДОеня один раз срисовал в чепце со старой моей кошечкой, надо же! А кошечка-то эта, бедненькая, уж сколько лет как околела.

- Письмо было барыне от полковника, мисс! - восклицает Кассия. - Ведь было вам письмо от полковника, сударыня? Намедни, помните?

И Кассия приносит письмо и показывает его дамам. Вот что в нем было написано:

"Лондон, 12-е февраля, 184.. года

Дорогая моя старушка Мейсон!

Я только что узнал от одной знакомой, гостящей в Ваших краях, что Вы живы-здоровы и справлялись о _своем шалопае_, Томе Ньюкоме, который тоже жив-здоров и счастлив и надеется вскоре стать _еще счастливее_.

Письмо, в котором мне о Вас сообщали, было послано _в Бельгию_, в город Брюссель, где я жил (неподалеку оттуда происходила знаменитая Битва при Ватерлоо); но я сбежал из-под Ватерлоо, и письмо _настигло меня уже в Англии_.

Я не могу сейчас прибыть в Пьюком и лично дожать руку моему верному старому другу и милой нянюшке. У меня дела в Лондоне; к тому же в Ньюкоме находятся сейчас мои родственники, которых не очень бы обрадовала встреча со мной и моим семейством.

Но я обещаю скоро навестить Вас вместе с Клайвом. Мы тогда познакомим Вас с новым другом - _моей очаровательной маленькой невесткой_, которую обещайте мне полюбить всем сердцем. Она - шотландка, племянница моего старого друга, Джеймса Бинни, эсквайра, служившего по гражданскому ведомству в Бенгалии; он оставит ей в наследство _кучу денег_. А теперешнее ее имя Рози Маккензи.

Вскоре мы пришлем Вам _кусок свадебного пирога_ и новое платье для Кассии (поклон ей от меня). Когда меня не станет, внуки мои будут всегда помнить, каким добрым другом Вы были любящему Вас

Томасу Ньюкому".

Кассия, наверно, подумала, что между супругой моей и Клайвом что-то было, ибо, когда Лора прочла это письмо, она положила его на стол, села и, закрыв лицо руками, расплакалась.

Этель задержалась взглядом на портретах Клайва и его отца. Потом, положив руку на плечо подруги, сказала:

- Пойдемте, душечка. Становится поздно, и мне надо спешить к моим детям.

Она церемонно простилась с миссис Мейсон и ее служанкой и покинула их жилище, уводя под руку мою жену, все еще охваченную волнением.

После этого мы не могли больше оставаться в Розбери. Добрая принцесса де Монконтур, узнав о случившемся, тоже залилась слезами. А миссис Пенденнис снова дала волю своим чувствам, когда, по дороге на железнодорожную станцию, мы проезжали мимо ворот Ньюком-парка.

^TГлава LXII^U

Мистер и миссис Клайв Ньюком

Дружба между Этель и Лорой, столь окрепшая во дни описанных душевных волнений, жива и поныне и почти не утратила прежней силы. Конечно, женщине, обремененной заботами о все возрастающей семье, трудно поддерживать отношения вне дома с тем пылом и горячностью, какие проявляют друг к другу молодые девицы; однако Лора, чье расположение возникло из сочувствия к Этель Ньюком в те горестные для нее дни, и потом продолжала питать к ней уважение, ибо, по ее словам, выпавшие на долю девушки испытания, а быть может, и сердечные невзгоды только выявили благородство ее натуры. Она теперь совсем не похожа на легкомысленную и суетную особу, которая еще недавно пленяла нас блеском своей юной красоты, остротой своевольного ума, безрассудным кокетством.

Плакала ли Этель втихомолку из-за свадьбы, при одной мысли о которой наполнялись слезами кроткие глаза Лоры? Мы догадывались о чувствах мисс Ньюком и щадили их. Подруги никогда не говорили об этом, и Лора даже в самых задушевных беседах с мужем и то, признаться, старательно обходила этот предмет, не решаясь обсуждать тайны своей приятельницы. Я, со своей стороны, мог только ценить эту сдержанность и, если сама Этель о чем-либо сожалела и горевала, восхищаться ее молчаливым самообладанием и новой манерой держать себя, исполненной тихого и грустного достоинства.

Подруги беспрестанно обменивались письмами, и младшая подробно описывала в них труды, радости и заботы своей новой жизни. Она совсем отказалась от светских развлечений и всецело посвятила себя воспитанию и обучению своих сирот-племянников. Чтобы учить их, она училась сама. В своих письмах она забавно и трогательно признавалась в собственном невежестве и высказывала твердое намерение преодолеть его. В Ньюкоме не было недостатка во всякого рода учителях; и она взялась за ученье, как прилежная школьница. Тетя Этель до тех пор упражнялась на фортепьяно в маленькой гостиной возле зимнего сада, пока клавиши не стали повиноваться ей и издавать под ее пальцами сладчайшие звуки. Когда два года спустя она приехала погостить к нам в Фэрокс и села играть танцы детям (нашу вторую дочь зовут Этель, а первую - Элен, в честь еще более дорогого для нас существа), мы просто восхитились ее искусством. Сколько, верно, ей пришлось потрудиться поздними вечерами, когда ее маленькие питомцы уже спали, а она одиноко сидела за фортепьяно со своими грустными думами, прежде чем так усовершенствоваться в игре, чтобы доставлять утешение себе и великую радость своим ребятишкам.