Посол Громыко понимал, как труден будет сегодняшний день; судя по всему, обсуждение испанского вопроса в Совете Безопасности продлится не день и не месяц — годы; тон правой американской прессы явно свидетельствовал о том, что определенные силы в Соединенных Штатах крупно поставили на Франко; не удивительно: самый последовательный, несколько даже маниакальный борец против «красной угрозы и русского большевизма» на европейском континенте.

Обращение в Совет Безопасности польского представителя доктора Оскара Ланге по поводу ситуации в Испании оказалось для англо-американского блока в определенной мере неожиданным; в Вашингтоне и Лондоне полагали, что после безрезультатного обсуждения этого вопроса в Потсдаме, когда Трумэн и Черчилль заблокировали предложение Сталина о санкциях против мадридского диктатора, русские и их союзники не станут возвращаться к проблеме Франко еще раз.

Громыко готовился к заседанию Совета Безопасности с присущей ему тщательностью; в кабинете работать удавалось только рано утром и поздним вечером, вплоть до глубокой ночи, потому что день был расписан по минутам: встречи с государственным секретарем Стеттиниусом; адмиралом Дэвисом; Генри Моргентау и Бернардом Барухом, автором «Атомного проекта»; французским представителем Бою; министром военно-морского флота Форестолом; Генри Уоллесом, бывшим вице-президентом Рузвельта, уволенным в отставку Трумэном.

Человек этот был особо симпатичен Громыко — и как политик, и как личность.

После того, как Уоллес в качестве вице-президента совершил путешествие по Советскому Союзу, он, вернувшись, заметил Громыко:

— Я перечитал французского путешественника Торквилля — он совершил длительную экскурсию по России и Америке в середине прошлого века: «Никто так не похож в мире, как русские и американцы... Хоть и начали они с разных отправных точек и каждый идет своим путем, но их цели видятся мне весьма схожими, — именно они будут доминировать на большей половине глобуса», — Уоллес усмехнулся. — Что касается глобуса, то оставим это на совести французского географа, но я убедился, что мы и русские очень похожи, как только прилетел к вам на Дальний Восток. Но в чем Торквилль прав абсолютно, так это в том, что и мы, и вы пережили горестные эпохи изоляционизма... Именно эта консервативная тенденция наших расистов не позволила Штатам занять место в Лиге Наций — форменное преступление. То, что мы не работали в Лиге Наций, должно быть открыто вменено в вину нашим правым, на которых — именно поэтому — лежит большая доля вины за начало второй мировой войны... Как же был прав ваш предшественник мистер Максим Литвинов, когда он предлагал в Женеве решить вопрос о коллективной безопасности, чтобы мир мог противостоять Гитлеру!

Громыко с улыбкой вспомнил, как на приеме, когда он был еще послом в Вашингтоне, а не представлял Советский Союз в Организации Объединенных Наций, встретился с Уоллесом. Тот поинтересовался: «Отчего господин посол один, где миссис Лидия?» Громыко ответил, что жена приболела, мигрень, раскалывается голова.

Назавтра в восемь утра комендант посольства позвонил на квартиру посла:

— Андрей Андреевич, извините, что отрываю вас от работы, но тут пришел какой-то Уоллес, сидит в приемной, говорит, что он вице-президент и принес Лидии Дмитриевне лекарство. Что с ним делать?

«Какой-то Уоллес» — вице-президент Соединенных Штатов — ночью после приема заехал к своему лечащему врачу и попросил у него самое хорошее лекарство от головной боли для миссис Громыко; в семь пятьдесят утра пришел в посольство с упаковкой пилюль от мигрени.

После того как Громыко, спустившись к Уоллесу, поблагодарил его и угостил кофе, тот задумчиво сказал:

— Знаете, чем больше я думаю о будущем послевоенного мира, тем больше убеждаюсь, как много зависит от позиции Вашингтона и Москвы. Наши правые полны предубеждений против вашей страны... Когда я рассказывал им, что ваши ведущие ученые, писатели и артисты имеют значительно большие заработки, чем народные комиссары и высшие руководители страны, надо мной посмеивались. Когда я заметил, что русский социализм гарантировал всем национальностям равные права, меня стали обвинять в приверженности к коммунизму. А когда я заявил, что ваша культурная политика и просвещение совершенно блистательны и что женщина на практике, а не на словах, получила равные права с мужчинами, у наших правых начались форменные корчи... Я сейчас готовлю заявление о том, что лишь Соединенные Штаты и Советская Россия могут гарантировать мир на земле — после нашей общей победы над Гитлером. Я непременно скажу об этом во всеуслышание, но не думаю, что правая банда мне это простит... Увы, в этой стране, особенно на юге, есть свои фашисты, которым Рузвельт стоит поперек горла...

Слова Уоллеса оказались пророческими: правые не пустили его в Белый дом на второй срок, подведя к Рузвельту своего Трумэна — первое звено в тайном заговоре реакции против великого президента.

Громче всех Уоллеса травил в прессе Игорь Касини, сын последнего царского посла в Америке. Он и его брат Олег (тот был модельером в Голливуде, одевал первую леди) славились громкими скандалами; сплетники, они постоянно вращались в салонах ; не пропускали ни одного приема у Громыко. Игорь подвизался в «Херальд трибюн», писал в разделе «Светские новости». Однажды после того, как он оболгал кого-то из крепких бизнесменов в своей статье (писал хлестко, но как-то исподтишка, слишком уж злобствуя, — впрочем, такая манера нравится лавочникам и неудачникам от искусства), его схватили люди обиженного, обмазали дегтем и обсыпали перьями.

Громыко очень потешался, когда редактор газеты, рассказав ему эту историю, изумленно заключил:

— И ведь знаете, что сделал, проказник? Другой бы тайком прибежал домой отмываться, так нет! Этот — в дегте и перьях — пришел в редакцию и радостно воскликнул: «Снимайте меня! Вот что значит честно служить делу свободы информации!» И умолил напечатать его фотографию! Каково?! Или я чего-то не понимаю, или времена меняются: даже позор превращен в рекламу...