Капитан "Веги" Борис Николаевич Иконников. Небольшого роста, среднего сложения, спокойный и замкнутый в себе человек. Правда, спокойный только в трезвом состоянии, а "под градусом" он бывал злой и агрессивный, ругался по-английски, и курсантская братия не горела особым желанием попадаться ему на глаза. Безусловно, о прошлом капитана мы, беззаботные оболтусы, ничего не знали. Между тем, Борис Николаевич был человеком тяжелейшей судьбы, пострадавшим от врагов и от своих.
22 июня 1941 года экипаж судна, на котором Борис Николаевич был старпомом, интернировали и заточили в замок Вюльцберг, где размещался единственный в Германии лагерь для членов команд пяти захваченных немцами советских судов: "Волголес" (капитан Новодворской), "Хасан" (капитан Богданов), "Магнитогорск" (капитан Дальк), "Каганович" (капитан Ермолаев), "Эльтон" (капитан Филимонов). Лагерь назывался ИЛАГ -- 13. В нем действовал партийный центр, куда входили капитан Савва Георгиевич Дальк, старпом Борис Николаевич Иконников и механик Алексей Петрович Устинов.
Освобожденный американцами из лагеря, Борис Николаевич непродолжительное время находился в американском сборном лагере, где союзники агитировали его не возвращаться, предлагая высокую должность на своих судах и хорошую зарплату. Вероятно, зная судьбу пленных, возвращенных англичанами,* американцы предупреждали, что его ждет на родине, но он отверг все предложения и вернулся в Ленинград... И если враги не могли поставить его на колени, то с этим успешно справились свои.
* Речь идет о судьбе советских военнопленных, возвратившихся на родину из Англии. 31 октября 1944 года из Ливерпуля вышло судно "Скифия", на борту которого было 10 тысяч военнопленных Красной Армии. В Мурманске военнопленных, прибывших с лозунгом "Да здравствует 27-я годовщина Великого Октября!", встречали автоматчики с овчарками, рвущимися с поводков.
В 1947 году поступил приказ сверху, запрещающий интернированным плавать в заграничных рейсах, а в 1949-ом запретили плавать вообще. Б.Н. Иконникова уволили из Балтийского пароходства, после чего последовало исключение из рядов коммунистической партии со смехотворной и циничной формулировкой: "3a неуплату членских взносов и длительный отрыв от работы партийной организации". Жалобы и попытки добиться справедливости оказались напрасными. А.П. Устинов из партийного центра дошел до КПК (комиссия партийного контроля, или "партийного суда", как ее называли). В то время КПК возглавлял верный подручный Берии, кровожадный карлик по фамилии Шкирятов. Он сказал Устинову: "Вы полноценный гражданин, но по части вашей партийной принадлежности, тут вы понимаете..."
Партийные билеты им стали возвращать лишь после перемен пятидесятых годов.
Ежедневно подвергавшийся смертельной опасности на протяжении четырех лет, Борис Николаевич с трудом сносил обиды от своих... Следы его затерялись на Дальнем Востоке. Мне неизвестна его судьба, но я склоняю голову перед светлой памятью этого мужественного и стойкого человека.
Старший помощник капитана Виктор Иванович Кала -- само очарование. Всегда опрятно и по форме одет, подтянут, строен. Хорошо ухоженный шнурок черных усов. Требователен и строг. Курсанты побаивались старпома, но уважали. Нам было известно, что он с отличием окончил мореходку и буквально через три года стал старпомом учебного судна.
Прямой противоположностью старпома был второй помощник Отто Рулли. Настоящий штурман парусника, ему бы во времена "чайных клиперов" цены не было, но и здесь он держался молодцом. Крепко сложен, широкоплеч, о таких говорят "лад- но скроен". Прекрасный человек, рубаха парень, но горячий и заводной до невозможности. Ему курсанта "прихватить" -- меда не надо. Вероятно, только он мог так лихо заламывать на затылок мичманку. Поправив на голове фуражку, он не набрасывался на курсанта коршуном, а подкрадывался к нему, немного наклонившись вперед, и тогда следовал прихват: "3 -- Н! Ты не есть матроз, ты есть ззука!"
Рулли на вахте. В соответствии с уставом вахтенный помощник обязан сверять курс, который держит стоящий на руле матрос, и спрашивать: "Курс?" Как-то рулевой не понял вопроса и подумал, что вахтенный штурман спросил, кто на руле.
Курсант Альт, -- ответил курсант, смутившись.
-- Курс?! -- взревел Рулли.
-- Первый, -- спокойно ответил курсант.
И здесь Рулли дал ему наглядный урок не совсем педагогическим методом -- в непечатных выражениях.
На "Веге" огромное рулевое колесо, которым курсанты должны удерживать судно на заданном курсе. Если судно рыскало, Рулли любил замечать: "За нами гонится гремучая змея".
Начальником практики был капитан первого ранга Катунцевский. Крепыш, наголо бритый, что позволило курсантам прозвать его ""Курадимуна" (" Чертово яйцо" -- по названию одноименной банки на Балтике). Он практически не выпускал изо рта трубку, курил табак "Золотое руно", от которого на палубе был приятный аромат. Впрочем, бывали случаи, когда в курсантских кубриках, где курение категорически запрещено, также попахивало "Золотым руном".
Под старость Катунцевский стал сварливым и въедливым. Ребята его недолюбливали, но побаивались. Во время практики произошло одно событие, изменившее отношение многих ребят к Григорию Васильевичу в лучшую сторону. Об этом чуть позже.
Судовой боцман Лев Ланцов. Никто, даже опытный моряк, никогда не признал бы в нем боцмана парусника, окажись с ним в несудовых условиях. Он маленького роста, сухощав, но жилист. На поясе неизменный боцманский нож. Тяжелый взгляд из-под густых бровей. Прекрасная черная окладистая борода. Немногословен, но слова укладывает, как снайпер пули. Чувствуется, что этот небольшого роста человек обладает твердым характером и огромной силой воли. Наш боцман прекрасно знал рангоут, такелаж и судовые работы, воистину -"такелажный ас"... Увы, услышал недавно, что Лев Ланцов ушел из жизни.
Еще об одном человеке хочу замолвить слово. Это Антс Рауд. Он прибыл на "Вегу" в феврале 1959 года матросом, а ушел в 1979 году капитаном, пройдя все морские ступени.
На судне была строгая дисциплина и распорядок дня. Конечно, нам до выполнения команды "Все наверх! Паруса ставить!" было далеко. Мы начинали свою практику с такелажного дела -- учились циклевать мачты и реи, работать с парусной иглой и гардаманом. Парусная игла имеет трехгранную форму острия, а гардаман представляет из себя огромный наперсток, закрепленный на кожаном ремне и надеваемый на правую руку. Мы делали сплесни, плели мягкие маты и кранцы, кнопы и мусинги (утолщения на тросах). Начали осваивать рангоут и такелаж.
Нас расписали по заведованиям. Я попал на фок-мачту. Командир здесь -старпом. Место мне определили на фок-рее, на который расписывали самых крупных ребят, учитывая, что фок-парус самый большой и тяжелый. На рее работало 8 курсантов. Вначале лазать по вантам было страшновато. Постепенно стали привыкать к высоте, особенно это хорошо делать в темноте, когда человек не чувствует, куда забрался.
За ночь проходило несколько тренировок. Только успеешь лечь, опять аврал. Мы лазали по вантам, как обезьяны. Наконец, дожили и до команды "Паруса ставить!" Ставили и убирали, ставили и убирали... Под парусами "Вега" легко порхала, как молодая гимназистка в танце. Это незабываемое ощущение-- свободный полет над волнами. Неповторимое чувство!
При подходе на рейд Приморска капитан сказал: "Отдадим якорь, объявим купание". Не успел капитан рта закрыть, как один курсантский организм прыгнул за борт вперед ногами. Капитан был разъярен и взбешен -- на учебном судне анархия и партизанщина недопустимы. Объявили тревогу "Человек за бортом", спустили шлюпку и вытащили пловца.
На рейде Приморска мы много купались и занимались шлюпочными учениями. Каждый из нас должен был сдать зачет на самостоятельное управление шлюпкой. Шлюпка под управлением курсанта Камалетдинова, получившего свидетельство старшины плавсредств еще при Московском Дворце пионеров, стремительно неслась к "Веге", и баковый не смог удержать опорным крюком посудину, которая шла вдоль борта, а в этот исторический момент старший начальник по гальюнам курсант Губа- рев вылил ведро воды в фановую систему. Вода, обильно разбавленная испражнениями, с шипением вылилась из гальюнного шпигата прямо в шлюпку, к сверкающим штиблетам каперанга Катунцевского. Одной миллионной доли секунды не хватило для того, чтобы девственно белый чехол каперанговской фуражки и китель не приобрели бы желто-коричневый цвет пахучей жидкости.