- Неужели? - удивилась Нюра и добавила: - Если бы мне дали миллион, я бы даже и не знала, куда мне его девать.

- Ты не знаешь, да и я не знаю, а вот Зубаловы знают... На то и война такая началась, чтобы люди эти умели миллионы считать и знали бы, куда их девать... Война арифметике всех научит.

- Рас-суж-да-ешь ты! - протянула Нюра.

- Рассуждай ты, а я послушаю, - сказала Надя.

Заседание Государственной думы 26 июля все газеты называли историческим не потому только, что на нем выступал Сазонов со своим докладом о переговорах перед войной...

Депутатам хотелось узнать, что думают о начавшейся войне латыши, эстонцы, литовцы, поляки, которые прежде всего пришлись бы под удар немцев, если бы этот удар был направлен из Восточной Пруссии в сторону Петербурга.

Никто не сомневался, конечно, в том, что никто не позволит себе сказать хоть одно слово против России, но очень чутко вслушивались все не только в слова, в оттенки слов и даже в паузы между словами: искренне или не совсем говорит тот или иной из ораторов? От души и сердца, или только отбывает скучную повинность?

И депутат, выступивший от литовцев, сказал:

- В этот исторический момент я должен заявить от имени литовцев без различия партий, что судьбы нашего народа всегда были связаны с судьбою славянства. Литовский народ, на земле которого раздались первые выстрелы, идет на эту войну как на священную. Он забывает все обиды, надеясь увидеть Россию после этой войны великой и счастливой, твердо уверенный, что разорванные надвое литовцы будут вновь соединены под одним русским знаменем.

Декларация эта была коротка, конечно, но она не допускала двух толкований - она была выразительна и ясна, - и зал Таврического дворца ответил на нее громом аплодисментов.

От имени латышей и эстонцев говорил депутат латыш:

- Господа члены Думы! Один из первых выстрелов неприятеля прогремел в том крае, представителем которого являюсь я. Это было в Либаве. Но повелитель Германии глубоко ошибся, если полагал, что этот выстрел найдет отзвук в местном населении в смысле каких-нибудь враждебных выступлений против России. Наоборот, население Прибалтийского края, где подавляющее большинство эстонцев и латышей, в ответ на раздавшиеся выстрелы громко прокричало: "Да здравствует Россия!" И так это будет и дальше при самых тяжелых испытаниях. Среди латышей нет ни одного человека, который бы не сознавал, что осуществление всего, чего латыши должны достигнуть, возможно лишь тогда, когда Прибалтийский край и в будущем будет составлять нераздельную часть великой России... В море крови, в котором захотел купаться восседающий в Германии тиран Европы, вольют, может быть, и латыши и эстонцы свою последнюю каплю, но для того только, чтобы постоянно угрожающий миру человек утонул, наконец, в этом море... Для нас, латышей и эстонцев, в нынешний момент превыше всего одна цель - отбить натиск общего врага, и я заявляю, что мы пойдем в святой борьбе до конца с русским народом. Не только наши сыновья, братья и отцы будут сражаться в рядах армии, но в каждой хижине, на каждом шагу неприятель найдет у нас дома своего злейшего врага, которому он сможет отрубить голову.

Не бурные аплодисменты, а подлинные овации думского зала были ответом на эту горячую речь.

Однако не он, не депутат литовец, а представитель польского коло привлек к себе внимание не только членов Думы, но и министров.

- В этот исторический момент, - начал депутат поляк, - когда славянство и германский мир, руководимый вековым врагом нашим - Пруссией, приходят к роковому столкновению, положение польского народа, лишенного самостоятельности и своей свободной воли, является трагическим. Трагизм этот усугубляется не только тем, что разорванный на три части польский народ увидит сынов своих в разных странах, друг другу враждебных. Но, разделенные территориально, мы чувствами своими и симпатиями со славянами и должны составлять единое.

Аплодисменты не только депутатов, но и министров прервали оратора. Немного выждав, он продолжал:

- Это нам подсказывает не только то правое дело, за которое вступилась Россия, но и политический разум. Мировое значение переживаемого момента отодвигает на второй план все внутренние счеты. Дай бог, чтобы славянством под главенством России был дан тевтонам такой же отпор, как пять столетий тому назад им был дан Польшей и Литвой под Грюнвальдом. Пусть пролитая наша кровь и ужасы братоубийственной войны приведут к объединению разорванного на три части польского народа!

Овации долго не прекращались после этих слов: представитель поляков сильно разогрел зал Таврического дворца.

Площадь перед дворцом во время заседания была полна народа. Из уст в уста передавалось, как от имени прибалтийских немцев выступал барон Фелькерзам, отбарабанив по бумажке, что "искони верноподданное население Прибалтийского края готово стать на защиту престола и отечества и голосовать за все военные кредиты", и как в ответ ему раздалось всего только два-три "дежурных" хлопка.

- Здорово!.. Поняли, с кем имеют дело! - кричали в толпе.

И тут же неожиданная, но воспринятая с радостью новость:

- А читали в вечернем бюллетене, что Метерлинк записался в армию волонтером?

- Метерлинк? Волонтером?.. Вот это так!

"Синяя птица", поставленная Московским Художественным театром, прогремела на всю Россию и сделала Метерлинка известнейшим писателем, и как нельзя более радостно были взволнованы все, что автор этой прелестной пьесы-сказки надел серую шинель солдата и стал в ряды защитников Бельгии от общего с Россией врага.

IV

Подробности того, что происходило на историческом заседании Государственной думы, передала сестрам их квартирная хозяйка Ядвига Петровна Стецкевич, дама с седыми буклями и пенсне, несколько излишне полная, но очень подвижная, способная проникнуть и в театр, когда "все билеты проданы", и на бега, когда разыгрывался дерби, и в Думу, когда там ожидался "большой день".

Она хорошо и бойко говорила по-русски, и в первый же день знакомства с нею сестры узнали, что она неплохо умеет готовить, особенно польские блюда, как бигос, мнишки, розбратель и прочие, но что ей совершенно никогда не удавалось, так это варка варенья.

- Представьте себе, я четыре раза варила варенье, - оживленно говорила она, - и что же получилось в результате? В первый раз варенье заплесневело, во второй - засахарилось, в третий - прокисло, а в четвертый - в каждую из трех банок варенья попало по одной мыши!.. Ффу, я так ненавижу мышей, я так их даже боюсь, должна вам в этом признаться, и вдруг - мыши в варенье! Три огромных банки по полпуда в каждой - малина, вишня и райские яблочки, - и все это пошло в помойную яму!

- Очень жалко, что тогда меня не было у вас, - мечтательно сказала на это Нюра.

- А что бы вы хотели сделать?

- Я бы мышей, конечно, выкинула и сверчу варенье тоже, а зато остальное...

- Что, что "остальное"? - перебила от нетерпения Ядвига Петровна.

- Остальное бы переварила в трех тазах, и было бы у меня если не полтора пуда, то, допустим, пуд с четвертью, - быстро подсчитала Нюра.

- Во-от ка-ак! Вон какая вы сладкоежка!.. - расхохоталась Ядвига Петровна и бросилась ее целовать.

Вполне естественно это у нее вышло.

По ее словам, она очень уважала Николая Васильевича Невредимова, как солидного своего жильца, и эту приязнь перенесла с первого же дня на его юных сестер.

- У меня не то, чтобы какие-нибудь шамбр-гарни*, - говорила она, - у меня просто несколько большая для меня одной квартира осталась после покойного мужа, и я имею возможность сдавать из нее три комнаты, только, разумеется, с большим разбором: кому-нибудь первому попавшемуся я комнат не сдаю, я долго говорю с каждым, прежде чем сдать, кто он такой и чем занимается, и какие имеет привычки... Мне вам и сказать неудобно, какие иногда бывают у людей привычки!.. Так что я подбираю себе жильцов таких, которые безо всяких привычек.