–

10 апреля

...Проговаривается ли муж в дневнике о своем внушающем беспокойство состоянии? В какой степени он озабочен своим психическим и физическим здоровьем? Поскольку я не читаю его дневник, мне это неведомо, но уже с месяц или два я наблюдаю перемены к худшему. У него всегда-то был не слишком здоровый цвет лица, но в последнее время оно стало совсем землистым, с болезненным глянцем. Поднимаясь или спускаясь по лестнице, муж часто спотыкается. Прежде он всегда отличался хорошей памятью, а сейчас страдает забывчивостью. Когда говорит по телефону, я слышу, как он то и дело теряется оттого, что не может вспомнить известное ему имя. Ходя по комнате, он внезапно останавливается, закрывает глаза и хватается рукой за столб. Обычно он пишет деловые письма кисточкой на специальной почтовой бумаге, но иероглифы все равно получаются неряшливые (между тем известно, что с возрастом каллиграфия становится более искусной). В глаза лезут описки и пропуски. Я вижу только написанное на конвертах, но он и здесь ошибается в датах и адресах. И ошибки-то какие странные: вместо марта пишет ноябрь, в обратном адресе вообще какая-то ерунда. Меня немало удивило, когда на конверте, адресованном своему дяде, он перепутал его имя. В одном случае он вместо «апреля» написал «июнь», перечеркнул «июнь» и аккуратно вписал «август». Вопиющие ошибки в датах и адресах я молча подправляю, прежде чем отослать письмо, но увидев неправильно написанное имя дяди, я не знала, как быть, и, не удержавшись, указала ему на ошибку. Он явно оторопел, но, стараясь сохранить безразличие, буркнул: «Да-да, ты, кажется, права», не стал сразу исправлять и оставил письмо на столе. С конвертами ладно, их я внимательно просматриваю, но могу вообразить, какими ошибками пестрят письма. Наверно, среди его друзей и знакомых уже стало известно, что у него с головой не в порядке. Мне не с кем посоветоваться среди знакомых, поэтому давеча я, между прочим, попросила доктора Кодаму осмотреть мужа, на что он мне сказал, что и сам хотел поговорить со мной по этому поводу. По его словам, обеспокоенный своим здоровьем, муж обратился к профессору Соме, но был так напуган услышанным, что теперь обходит профессора стороной и пришел за советом к нему, Кодаме. Он говорит, что, не являясь специалистом в этой области, не может ничего утверждать наверняка. «Но, – сказал он, – меня поразило его высокое давление». – «Какое?» – спросила я. «Может, и не следует вам говорить, – заколебался он. – Когда я измерил у вашего мужа давление, стрелка достигла высшей отметки и зашкалила. Я испугался, что прибор сломается, и поспешил его выключить, так что даже сказать не могу, какое...» – «Муж знает?» – спросила я. «Профессор Сома не раз предостерегал его, но он не слушает, поэтому я прямо заявил ему, что его здоровье в опасности». (Я открыто пишу обо всем, поскольку, раз доктор Кодама его предупредил, не страшно, если эта запись попадется ему на глаза.) Я не могу снять с себя ответственности за то, что муж дошел до такого состояния. Не понуждай я его сверх меры, вряд ли бы он так глубоко погряз в сладострастии. (Я краснела от стыда, беседуя с Кодамой, но, к счастью, доктор не осведомлен об истинном характере наших интимных отношений. Он убежден, что я абсолютно пассивна, инициатива полностью на стороне мужа, и ничего бы не произошло, если б он следил за своим здоровьем.) Наверно, с точки зрения мужа, все случилось из-за того, что он всеми силами стремился доставить мне удовольствие. Не буду с этим спорить, но и я делаю все, чтобы верно служить мужу, и ради него терплю то, что почти нестерпимо. Как говорит Тосико, «мама – образец женской добродетели», и в каком-то смысле она права... Впрочем, не уточняя, кто из нас прав, кто виноват, отныне ответственность лежит на нас обоих. Мы провоцировали друг друга, искушали, сражались, будучи во власти неодолимой силы, не на жизнь, а на смерть и незаметно вот до чего дошли...

Не знаю, стоит ли писать. Не знаю, что будет, если муж прочтет, и все же должна признаться, что не у него одного серьезные проблемы со здоровьем, я и сама чувствую себя неважно. Недомогания начались с конца января. Еще давно, когда Тосико было около десяти, у меня несколько раз случалось кровохарканье, врач констатировал вторую степень туберкулеза легких и убеждал отнестись к этому серьезно, но, вопреки опасениям, я вылечилась как-то сама собой, поэтому и на сей раз не стала особо тревожиться... В те давние времена я тоже пренебрегла советами врачей и ни в чем себя не ограничивала. Не то чтоб я не боялась умереть, но моя похотливая кровь не давала мне передышки, чтобы задуматься о подобных вещах. Я закрыла глаза на угрозу смерти и полностью отдалась влекущим позывам плоти. Муж поражался моему бесстрашию и легкомыслию, но, невзирая на беспокойство, не устоял. Если б не везение, я бы, наверно, тогда же умерла, но по какой-то причине, пускаясь во все тяжкие, совершенно поправилась... И на этот раз в конце января у меня появилось какое-то предчувствие, время от времени я ощущала острые боли в груди, было как-то не по себе, и однажды в феврале, точно так же, как тогда, вместе с харкотиной вышла алая кровавая пена. Это повторилось несколько раз, хотя крови было немного. Сейчас это вроде бы прошло, но в любой момент может повториться. В теле вялость, лицо и ладони горят, наверно, у меня жар, но я даже не пытаюсь измерить температуру. (Однажды все-таки измерила, было 37,6°, и больше уже не мерила.) К врачу решила не обращаться. Ночью я постоянно потею. Надеюсь, все обойдется, как в прошлый раз, и все же не стоит недооценивать опасность. К счастью, у меня здоровый желудок, так мне еще тогда сказал врач. Он часто повторял: «Обычно туберкулезники худеют, а вы, как ни странно, сохранили отменный аппетит!» Но все же такие боли в груди и такая наваливается усталость к вечеру! (Чтобы бороться с усталостью, я еще больше сближаюсь с Кимурой. Без него мне не преодолеть подступающей днем апатии.) В прошлый раз таких болей не было. И не было такой усталости. Что, если дальше будет только хуже и уже ничего не поможет?.. Нет, чувствую, с этим нельзя шутить. К тому же я веду сейчас куда более нездоровый образ жизни, чем прежде. Говорят, при такой болезни наибольший вред наносит неумеренное потребление спиртного, а я выпила столько коньяка в этом году, что было бы чудом, если б мое состояние не ухудшалось. Возможно, я и напивалась-то до обмороков, стараясь заглушить отчаяние, из чувства, что все равно моя жизнь на исходе...