— Мой дед родной Мирон Фролов

Нас, молодых, бодрей.

Шестнадцать пережил попов

И четырех царей.

Мы, как подлесок, все под ним

Росли един перед другим.

И, приподнявшись от земли,

Все кланялись ему.

И шли в заводы, в шахты шли,

В солдаты и в тюрьму.

Шли, заполняли белый свет,

Жить не при чем в семье.

Бреди — и где нас только нет,

Фроловых, на земле!

Живут в Москве, и под Москвой,

В Сибири от годов;

Есть машинист, есть летчик свой.

Профессор есть Фролов.

Есть агроном, есть командир,

Писатель даже есть один.

И все — один перед другим,

Хоть на меня смотри,

Росли под дедом под своим,

В него — богатыри.

Шесть ран принес с гражданской я,

Шесть дырок, друг родной.

Когда б силенка не моя,

Хватило бы одной.

По всем законам — инвалид,

Не плуг бы мне — костыль...

А после здесь уж был я бит,

Добро, что богатырь.

Делил луга, взимал налог

И землю нарезал.

И свято линию берег,

Что Ленин указал.

Записки мне тогда под дверь

Подсовывал Грачев:

"Земли себе сажень отмерь

И доски заготовь".

Фроловы были силачи,

Грачевы были богачи.

Грачевы — в лавку торговать,

Фроловы — сваи загонять.

Грачевы — сало под замок,

Фроловы — зубы на полок.

Мой враг до гроба и палач,

Вот в этот день и час,

Где ты на свете, Степка Грач,

И весь твой подлый класс?!

И в смертный срок мой вспомню я,

Как к милости твоей

Просить ходила мать моя

Картошек для детей;

Как побирушкой робко шла

По дворне по твоей,

Полкан Иванычем звала

Собаку у дверей...

Да я и не про то теперь...

За землю мстил Грачев.

Земли, так и писал, отмерь

И доски заготовь.

Подстерегли меня они

В ночь под Успеньев день —

Грачевы, целый взвод родни

Из разных деревень.

Жилье далеко в стороне,

Ночь, ветки — по глазам.

И только палочка при мне,

Для сына вырезал.

И первый крикнул Степка Грач:

— Стой тут. И — руки вверх!

Не лезь в карман, не будь горяч,

Засох твой револьвер.

Сдавай бумаги, говорят,

Давай, отчитывайся, брат!

Стою. А все они с дубьем,

Я против банды слаб.

Ну, шли б втроем, ну, вчетвером,

Ну, впятером хотя б...

Лощинка, лес стоит немой,

Тишь-тишина вокруг.

Кричать? —

Кричать характер мой

Не позволяет, друг.

А тени сходятся тесней,

Минута настает.

И тех, которые пьяней,

Пускают наперед.

Троих я сбил. А сзади — раз!

И полетел картуз...

И только помню, как сейчас,

За голову держусь.

Лежу лицом в сырой траве,

И звон далекий в голове.

И Грач толкает сыновей:

— Скорей! Грех, Господи...

Скорей!..

Да, помню, точно сквозь туман,

Прощался я: "Сынок!..

Прости, что палочку сломал,

Подарок не сберег.

Прощай, сынок. Расти большой.

Живи, сынок, учись,

И стой, родной, как батька твой,

За нашу власть и жизнь!.."

Потом с полночи до утра

Я полз домой, как мог.

От той лощинки до двора

Кровавый след волок.

К крыльцу отцовскому приполз,

И не забуду я,

Как старый наш фроловский пес

Залаял на меня!

Хочу позвать: "Валет! Валет!.."

Не слушается рот.

...Ты говоришь, на сколько лет

Такая жизнь пойдет?..

Так вот даю тебе ответ

Открытый и сердечный:

Сначала только на пять лет.

— А там?..

— А там — на десять лет.

— А там?..

— А там — на двадцать лет.

— А там?..

— А там — навечно.

— И это твердо, значит?

— Да.

— Навечно, значит?

— Навсегда!..

Эх, друг родной, сказать любя,

 Без толку носит черт тебя!..

Да я б на месте на твоем,

Товарищ Моргунок,

Да отпусти меня райком,

Я б целый свет прошел пешком,

По всей Европе прямиком,

Прополз бы я, проник тайком,

Без тропок и дорог.

И правду всю рабочий класс

С моих узнал бы слов:

Какая жизнь теперь у нас,

Как я живу, Фролов.

И где б не мог сказать речей,

Я стал бы песню петь:

"Душите, братья, палачей,

Довольно вам терпеть!"

И шел бы я, и делал я

Великие дела.

И эта проповедь моя

Людей бы в бой вела.

И если будет суждено

На баррикадах пасть,

В какой земле — мне все равно,

За нашу б только власть.

И где б я, мертвый, ни лежал,

Товарищ Моргунок,

Родному сыну завещал:

Иди вперед, сынок.

Иди, сынок.

Расти большой.

Живи, сынок, учись.

И стой, родной, как батька твой,

За нашу власть и жизнь!